— Тис! — прошептала она. У нее так стучали зубы, что ей трудно было даже открыть рот. — Тис! Скажи что-нибудь!

Тишина. И ее вдруг окончательно покинуло мужество. Железное самообладание, которое помогло ей не свихнуться в темноте за все дни и ночи, что она провела здесь, иссякло. Она отчаянно заплакала. Надежды больше не было. Здесь она и умрет, захлебнется, как слепой котенок! Белоснежку тоже так и не нашли. Почему же ей должно повезти больше? Страх сдавил ей горло.

Вдруг она вздрогнула. Она спиной почувствовала прикосновение. Тис обнял ее и притянул к себе.

— Не плачь, Амели… — прошептал он ей на ухо. — Не плачь… Я же с тобой.

* * *

— Как вы узнали о существовании этих картин?

Боденштайн не стал тратить время на предисловия. Зорким глазом он точно оценил состояние Грегора Лаутербаха. Господин министр не отличался силой духа, и немного давления на него не замедлит принести желаемые плоды. После стрессов, перенесенных им за последние дни, он долго не продержится.

— Я получил несколько анонимных писем и мейлов… — ответил Лаутербах и слабым жестом остановил адвоката, который хотел что-то возразить. — В тот вечер я потерял в сарае свои ключи, и в одном из писем была фотография этой связки ключей. Мне стало ясно, что кто-то видел, как мы со Штефани…

— Что — со Штефани?

— Ну вы же знаете… — Лаутербах поднял глаза, и Боденштайн не прочел в них ничего, кроме жалости к самому себе. — Штефани давно провоцировала меня! — произнес он плаксивым голосом. — Я не хотел… вступать с ней… в половую связь, но она так настойчиво приставала ко мне, что… в какой-то момент у меня просто не осталось выбора…

Боденштайн молча ждал, когда Лаутербах продолжит.

— Когда я… когда я заметил, что потерял ключи, я стал их искать. Моя жена оторвала бы мне голову — в этой связке были и ключи от ее клиники!

Он поднял голову в ожидании сочувствия. Боденштайну пришлось сделать над собой усилие, чтобы спрятать брезгливое презрение за маской равнодушия.

— Но Штефани сказала, чтобы я лучше уходил. Она обещала найти ключи и позже принести их мне…

— И вы так и сделали?

— Да, я пошел домой.

Боденштайн решил пока обойти этот момент.

— Значит, вы получали письма и мейлы, — сказал он. — О чем в них шла речь?

— О том, что Тис все видел. И что полиция ничего не узнает, если я и дальше буду молчать.

— О чем вы должны были молчать?

Лаутербах пожал плечами и покачал головой.

— А кто, по-вашему, мог писать вам эти письма?

Тот снова беспомощно пожал плечами.

— Но должны же у вас быть какие-то подозрения или предположения! Господин Лаутербах! — Боденштайн опять перегнулся через стол. — Напоминаю: молчание для вас сейчас — не самый лучший выход из положения!

— Но я действительно не знаю, кто это мог быть! — с неподдельным отчаянием в голосе воскликнул Лаутербах. Загнанный в угол, один на один с опасностью, он проявил свою истинную сущность: слабый человек, который, лишившись поддержки жены, мгновенно превратился в беспомощное, бесхребетное существо. — Я вообще больше ничего не знаю! Моя жена сказала, что есть якобы какие-то картины… Но Тис вряд ли мог писать какие бы то ни было письма или мейлы.

— Когда она вам это сказала?

— Не помню. — Лаутербах подпер лоб руками, покачал головой. — Недавно, но не помню, когда именно.

— Постарайтесь вспомнить, — наседал на него Боденштайн. — До или после исчезновения Амели? И откуда она сама об этом узнала? Кто ей мог об этом рассказать?

— О господи! Я не знаю! — простонал Лаутербах. — Я действительно не знаю!

— Подумайте! — Боденштайн откинулся на спинку стула. — В ту субботу, когда пропала Амели, вы вместе с женой и супругами Терлинден ужинали в «Эбони-клаб» во Франкфурте. Ваша жена и Кристина Терлинден в половине десятого отправились домой, а вы поехали с Терлинденом. Что вы делали после того, как покинули «Эбони-клаб»?

Лаутербах лихорадочно соображал, явно пораженный тем, что полиции известно гораздо больше, чем он предполагал.

— Да, по-моему, жена рассказала мне об этом по дороге во Франкфурт. Она сказала, что Тис дал соседской девушке какие-то картины, на которых якобы изображен я, — с неохотой сообщил он. — Она узнала об этом по телефону — ей позвонила какая-то незнакомка. Потом у нас уже не было возможности поговорить об этом. Даниэла и Кристина уехали в половине десятого. Я спросил Андреаса Ягельски про Амели Фрёлих… Я знал, что она работает официанткой в «Черном коне». Ягельски позвонил своей жене, и та сказала, что Амели как раз на работе. Мы с Клаудиусом поехали в Альтенхайн и стали ждать ее на автостоянке перед «Черным конем». Но она не выходила.

— А что вам было нужно от Амели?

— Я хотел спросить, не она ли писала все эти письма и мейлы.

— И что же? Это была она?

— Я так и не смог ее спросить. Мы ждали в машине, было уже часов одиннадцать или полдвенадцатого. Тут вдруг появилась Натали. Я имею в виду Надя. Ее теперь зовут Надя фон Бредо…

Боденштайн и Пия переглянулись.

— Она ходила взад-вперед по стоянке, — продолжал Лаутербах. — Потом посмотрела в кусты и пошла к остановке. Только тогда мы заметили, что там сидел какой-то мужчина. Надя попыталась разбудить его, но у нее ничего не получилось. В конце концов она уехала. Клаудиус позвонил по мобильному телефону в «Черного коня» и спросил про Амели, но фрау Ягельски сказала, что та давно уже ушла. После этого мы с Клаудиусом поехали в его офис. Он опасался, что полиция вскоре начнет совать нос в его дела. А обыск ему был совершенно ни к чему, поэтому он решил забрать из своего кабинета и припрятать кое-какие опасные бумаги.

— Что за бумаги? — спросил Боденштайн.

Лаутербах немного покочевряжился, но потом все рассказал. Клаудиус Терлинден много лет делал свои дела с помощью взяток, причем в огромных размерах. Он никогда не бедствовал, но по-настоящему большие деньги пришли к нему лишь в конце девяностых годов, когда он серьезно расширил свой бизнес и вышел на биржу. Тем самым он добился большого влияния в экономике и политике. Свои крупнейшие сделки он провернул со странами, против которых официально были введены экономические санкции, например с Ираном и Северной Кореей.

— Вот эти бумаги он и решил в тот вечер перевезти в надежное место, — закончил Лаутербах. Теперь, когда дело не касалось его лично, к нему вновь вернулись спокойствие и уверенность. — А так как он не хотел их уничтожать, мы отвезли их в мою квартиру в Идштайн.

— Так-так…

— К пропаже Амели или Тиса я не имею никакого отношения, — заверил он. — И я никого не убивал.

— Это мы еще проверим, — Боденштайн собрал распечатки картин и положил их обратно в папку. — Вы можете пока вернуться домой. Но с этой минуты вы находитесь под наблюдением и ваш телефон прослушивается. Кроме того, я прошу вас постоянно быть на связи. Дайте мне на всякий случай знать, если соберетесь покинуть вашу квартиру.