Группа боевого охранения, которой командовал ефрейтор, находилась там, где её застал окрик Воронцова и выстрел Васяки.

– Всем приготовить красноармейские книжки! – скомандовал Карамышев. – Проверка документов.

– Какая ещё проверка? Какие, к чёрту, документы? – отозвалась темнота раздражёнными простуженными голосами.

– Куда ты нас привёл, Карамышев?

– К своим, – сухо ответил ефрейтор.

– Свои бы на кухню повели, пожрать бы первым делом дали.

– Заткнись, Кудряшов, – тем же спокойным тоном отозвался Карамышев. – У тебя везде одна и та же песня. Хорошо, что к берёзке не повели.

– А это ещё неизвестно!

– Вот тебе и вышли к своим!

– Прекратить разговоры! – И Воронцов скользнул узким зелёным лучиком по лицам бойцов – бледные, небритые, измождённые. – Когда отроете окопы, все получите по сухарю и одну банку тушёнки на десять человек.

– Какие окопы? Ты что, старшой? – напирал всё тот же, раздражённый, простуженный, от которого пахло застарелой сивухой.

– В полный профиль! Бруствер – по ноздри! Понял? – Воронцов выкрикнул это в один дых, понимая, что сейчас, чтобы остановить их, уже заглянувших в лицо смерти и увидевших впереди смутное избавление, нужно сказать что-то такое, во что бы они сразу могли поверить.

– Нам сказали, что нас теперь – в тыл, на переформировку.

– Какой тыл? Никакого тыла нет! Нет тыла, понятно вам?! – И Воронцов осветил их бледные настороженные лица.

Это были свои. Теперь он твёрдо знал – свои. Точно такие же лица он видел там, на шоссе, когда после ночного боя к ним в траншею спрыгивали бойцы старшины Нелюбина, вышедшие из прорыва. Тот, в сосняке, выглядел иначе. И смотрел уверенно, спокойно. Натренированный взгляд. А у этих документы можно было и не проверять. Но Воронцов, одной рукой придерживая автомат, другой собрал красноармейские книжки, а затем принялся тщательно изучать их. Спросил:

– Какое имеете оружие?

– Три винтовки, два автомата ППШ и один трофейный пулемёт, – с готовностью доложил Карамышев, уже осваиваясь со своей новой ролью в изменившихся обстоятельствах, которые, похоже, не обещали ни ему, ни его подчинённым ничего доброго.

– Боеприпасы?

– Патронов достаточно. А гранат нет. Так, может, штук пять-шесть на весь полк.

«Надо их оставлять, – решил Воронцов. – Одним здесь не удержаться. У них пулемёт. Много патронов».

– К «немцу» одна лента с собою и три в обозе. Пара сменных стволов.

Воронцов осветил трофейный МГ-34 с заправленной лентой, конец которой был намотан на короткий приклад. Спросил:

– Где это вы его прихватили?

– Там же, – ответил Карамышев, – где весь наш полк остался. Деревенька совсем небольшая, меньше этой. Ни то Суборь, ни то Суборово. Трижды контратаковали, хотели её у них отбить. Сперва один батальон полёг, потом другой. Лезли на арапа, без артподготовки… Подошла и наша очередь. Пошли. А они – из миномётов… И комбата нашего, и ротного, и всех взводных… Выползали потом, на карачках… кишки волокли… А наш взвод, представь себе, успел проскочить зону огня. Мы ворвались на окраину того проклятого Суборова и начали выбивать их из домов. А они что, гады, делали: залезут на чердак, выломают дыру в крыше и долбают оттуда из пулемётов. Вот одну такую огневую точку мы и прихватили.

– Полк-то кадровый, что ли?

– Один батальон. Остальные – ополченцы. Москвичи. Профессорско-преподавательский состав. В обороне стоят твёрдо. А в атаку на Суборово пошли, хотели роту в цепь развернуть – куда там! – бегут кучами. Как на трамвай. Мина ударит – пять-шесть человек готовы.

Тонкий серпик молодой луны высунулся из-за леса и наклонился над поляной. Сразу стало светлее вокруг. Ночь оказалась не такой уж бездонной, как казалось, когда они сюда только-только пришли. Оглядевшись по сторонам, Воронцов увидел свою жидкую оборону: пять одиночных окопов и немного в стороне сдвоенный пулемётный, где возле «дегтяря» замерли Донцов с Селивановым. Ефрейтор Карамышев и его бойцы тоже, видимо, уже разглядели их позиции.

– Вот что, Карамышев, у меня есть приказ переподчинять себе все отходящие через наш участок подразделения. Эту дорогу, которая имеет важное оперативно-тактическое значение, необходимо удержать. О сроках сообщу потом. А пока давайте окапывайтесь рядом с нами. Пулемётный расчёт – на правый фланг. Остальные – в линию.

Ефрейтор Карамышев молчал. Молчали и его бойцы. Никто из них не двинулся с места.

– С вашим майором я тоже буду разговаривать. У меня приказ: всех боеспособных останавливать, переподчинять и ставить в оборону.

– А что нам твой майор? – простуженно прохрипела темнота за спиной Карамышева. – Он не наш командир. Мы из другого полка и имеем свой приказ. Там – майор, тут – другой командовать взялся…

– Да замолчи ты, Кудряшов! Не лезь не в свои дела.

– Товарищ ефрейтор, почему у вас пьяные в дозоре?

– Мы имеем приказ от нашего комполка майора Алексеева двигаться впереди в качестве боевого охранения вплоть до соприкосновения с нашим фронтом. Мы должны известить его. Полк потерял боеспособность. Много раненых. Они нуждаются в срочной госпитализации. Я службу знаю. Я в армии с тридцать девятого…

– Хватит, Карамышев. С нашим фронтом вы уже соприкоснулись. Занимайте позиции. А раненых отправим в тыл с сопровождением.

– Но, товарищ командир, я боюсь, что у майора Алексеева будет другое мнение.

– Какое? Драпать дальше? К Москве?

– Боевое охранение целиком подчиняется командиру полка майору Алексееву. Других указаний я не имею. А службу я знаю.

«Да, конечно, – думал Воронцов, – я, курсант Подольского стрелково-пулемётного училища, и этот ефрейтор из роты связи разбитого полка не в силах решить судьбу фронта. Но отрыть на этой опушке свои окопы и держать их до полудня мы должны». Воронцов позвал Алёхина, и тот тут же прибежал, хлопая сырыми полами шинели.

– Алёхин, пойдёшь с ефрейтором в сторону деревни. Разыщи майора Алексеева и передай ему приказ занять оборону по фронту нашей группы. В случае несогласия предложите ему повернуть колонну в другом направлении. Повозки с ранеными и сопровождающими пропустим беспрепятственно. На каждую повозку – не более одного сопровождающего.

– Задачу понял, – ответил Алёхин.

Ефрейтор подобрал с земли ППШ, закинул его за спину и сказал своим бойцам:

– Ладно, ребята, я скоро вернусь. Доложу майору Алексееву наши обстоятельства. Пусть решает. А наше дело солдатское. Мы службу знаем.

– Да я вообще тут никому не подчиняюсь! – закричал простуженный.

– Обыщите его, – приказал Воронцов. – И заберите спиртное. А за неподчинение – расстреляю. По законам военного времени.