первородная энергия и душа всего сущего. Если бы его не существовало, то не было бы никого и ничего — пустота. Ваны умели видеть и слышать его в природе: в шелесте ветра, ряби озёр, дыхании лани и шёпоте муравьёв. Им было подвластно сливаться с ними в один бурный поток единства и различать прошлое, будущее и колдовать, сотворяя те самые световые сферы. Асам же подобная роскошь не была доступна: те немногие, что могли сделать хоть что-то, не слышали сейд и не видели его, а черпали его из себя. Поэтому-то Фрейя и придумала проводники, что срабатывали как мосты между бездарными и сейдом. Ётуны по словам вана были чуть ли не всесильны, а вот про остальные народы она знала мала.

— Ну допустим, магия альвов для нас скрыта завесой тайны, но великаны? Они-то точно должны быть наделены хоть крупицей сейда? — спрашивал я, сидя на полу своей комнаты. За окнами буйствовал ливень, разрушая очарование глубокой летней ночи.

Гулльвейг вальяжно восседала на кровати, закинув ногу на ногу и лакомилась клубникой, за которой Сиф ухаживала последнюю неделю.

— Увы, единственное, что у них есть — огромный рост, и всё, — она закинула ещё одну ягоду в рот. — Правда, где-то я видела в библиотеке Ванхейма сказки, где писалось, якобы некоторые великаны могут превращаться в животных, типа волков и медведей, однако насколько это правда — не знаю.

— Ну а дверги? — допытывался я.

Моё любопытство донимало теперь и вана, которая чуть ли не плакалась порой от обилия вопросов, а иногда злилась, однако быстро успокаивалась. Мы никогда не обсуждали тот случай в пещере, но мне казалось, что она искреннее сожалела, что сорвалась на меня и позволила призракам вообще появиться. Спрашивать о них опасался, боясь потерять то хрупкое доверие, что выстраивалось между нами.

— Они не владеют сейдом, как ты или я, но он их слушается. Их магия отчасти мне близка, — призналась Гулльвейг и, заметив мой взгляд, глубоко вздохнула. — Каждый ван связан с природой: мы понимаем её и осязаем сейд, что скрыт в её недрах — это наша истинная магия, что даётся проще всего. В некоторых свитках это ошибочно называют светлым сейдом, якобы ваны создают урожай, покровительствуют теплу и лету, исцеляют и даруют любовь всем на свете — чушь трэллов. На самом деле мы можем создавать и ужасные проклятия, и яды, от которых жертва умрёт на месте. Однако истинная магия призвана раскрывать нашу сущность. Например, твоя — огонь, но тебе удаётся создавать и иллюзии. Однако если попросить тебя сотворить самое лёгкое заклинание, то оно обязательно коснётся пламени.

Отчасти Гулльвейг была права. С детства привык считать, что мой талант — иллюзии, однако теперь, после того приступа лихорадки, которая точно пробудила внутреннюю силу, я всякий раз ощущал огонь. С кончиков пальцев так и норовили сорваться искры или языки пламени, и теперь становилось понятно, почему ван просила тогда сотворить его. Под её надзором я практиковался каждый день и с лёгкостью мог бросать огненные сферы, которые Гулльвейг искусно гасила. Факелы, костры и даже маленькие плавающие в воздухе шарики — всё это давалось проще с каждым днём, и, казалось, совсем не отнимало сил.

— Так и у каждого из нас есть то, что получается быстрее и легче, — продолжила колдунья, чуть поддавшись вперёд. — Фрейр может одним взмахом руки взрастить урожай или навсегда лишить землю плодородия. Фрейя управляет животными, однако способна призвать и землетрясение, что сломает стены Асгарда.

— А твой, конечно же, должен быть поистине устрашающим или выдающимся, — насмешливо бросил я.

— Мне подвластны металлы, — Гулльвейг подошла вплотную, нависая надо мной. — Моё имя в переводе означает золото — яркий и отливающий солнечным светом материал, который никто прежде не видел в Асгарде. Моя кровь и плоть состоят из него, но и отвечают моему зову все металлы. Я могу заколдовывать их, нагревать, остужать, разрушать, создавать и даже убивать.

Она наклонилась и проворно вытащила у меня кинжалом с пояса. Глаза её сливались с полумраком комнаты, а мерцание единственной свечи придавало ей завораживающий вид. Гулльвейг медленно подняла руку, позволяя рукаву полностью оголить её. Кинжал опасно сверкнул во тьме, впиваясь в бледную кожу и оставляя после себя дорожку крови. Багряные капли выступали из пореза и истощали слабое сияние, напоминающее пляску пламени. Гулльвейг аккуратно провела по руке подушечками пальцев и потянулась к моей ладони, выводя колдовской узор. Кровавые руны приятно обжигали кожу, капли стекали из пореза, но ван было всё равно — она отдалась дремлющей в ней тьме. Я осторожно прикоснулся к её скуле, проводя пальцем по губам и оставляя мерцающий след. Ван запрокинула голову, открывая шею. Венка пульсировала, выдавая желание, исцеляющее изнутри. Не выдержав, Гулльвейг впилась губами в мои, сбивая дыхание и погружая в безумие страсти нас обоих.

[ЕК1]Игра слов

Глава 19

— Так ты расскажешь мне откуда узнала про Лаувейю и моё происхождение? — спросил я, откидываясь на спину и подставляя лицо закатным лучам солнца, что скользили по склонам гор, даря прощальные объятия угасающему дню.

— Позже, сейчас не время, — произнесла в очередной раз Гулльвейг, сворачивая свиток о целебных травах и раскрывая новый. Блики солнца перемигивались на её украшениях и путались в волосах, что спадали почти до пола, пока она сидела подле стола.

Три недели минуло незаметно в постоянном обучении сейду и помощи Сиф, которая теперь казалась более спокойной, словно она смирилась и внутренний огонёк чуть угас из-за наложенного бремени. Я пытался уговорить её обсудить предстоящую свадьбу с Одином и постараться отменить торжество, но Лебедь лишь качала головой и грустно улыбалась, а однажды и вовсе сказала: «Если я откажусь, то как Всеотец заберёт себе поля? Меня или придавит камнем, или отравят, или я выйду замуж за Тора, но поля отойдут во владения Одина — другого выбора нет». Её покорность судьбе и решениям одноглазого пугали — нельзя так просто соглашаться с тем, что говорят другие, надо ведь бороться, пытаться отстаивать себя. Вот только Сиф не была борцом. Поэтому я старался помогать ей и поддерживать, вызывая у неё смех своими дурными шутками.

Тор ещё не вернулся, чем раздражал: сколько можно было пропадать в бессмысленных поисках оружия? Впрочем, его присутствие в Трудхейме лишь раздражало бы. Фрейя почти что полностью перебралась в чертог Одина, а её младший брат всё также странствовал с Силачом. Так мы и жили нашим маленьким мирком: бесконечные хлопоты и обучение колдовству.

Гулльвейг ворвалась в мою жизнь