Гулльвейг раздражённо цокнула языком и, взмахнув подолами расшитого нижнего платья, уселась вновь расчёсывать волосы:

— Что ты хочешь знать? Да, я бывала в твоей комнате, как и в других. Запоминала, где и кто живёт, а ещё искала письмена и свитки, но клянусь — не рыскала по сундукам. Мне надо было найти библиотеку или какую-нибудь древнюю рукопись, однако никто из вас не выносит за пределы зала. Я этим не горжусь, но и оправдываться не стану.

Я скривился от её тона: она не умела просить прощения и считала себя лучше остальных, а ещё никогда бы в жизни не признала, что зависит от кого-то. И наверняка думала, что я должен быть благодарен за то, что она поделилась своими великими мыслями и созналась в проступке. Однако, видимо, Гулльвейг не понимала, что главное в отношениях — доверие.

— Хорошо, допустим, поверил. Но что насчёт крови? Или это опять великая тайна, которой ты поманишь и после скажешь, что не пришло время?

Она вспылила и подлетела ко мне, оставляя на щеке пылать пощёчину.

— Забываешься, мальчишка! Я учу тебя сейду, хотя и не должна. Кто открыл тебе истину об огне? Кто пустил в святилища Ванхейма? Один о таком только грезит ночами, но никогда не переступит порог нашего дома. А тебе ещё мало, неблагодарное отребье! За такие дары ты должен ползать в моих ногах как верный пёс!

В тот момент не гордился собой, ибо злость взяла вверх, и я схватил её за шею, прижимая к стене. Огонь обжигал нашу кожу, но мне было плевать: Гулльвейг переходила грань, играясь со мной.

— Ты забываешься, ван.

Она довольно улыбнулась, давясь воздухом от хватки, и вдруг вцепилась пальцами в мою рубашку, притягивая меня ближе. Гулльвейг была безумна и притягательна в своих страстях, а потому я готов был поддаваться снова и снова. Она испытывала меня, терзала поцелуями и горела, изгибаясь и сокращая расстояние между нами.

— С огнём играешь, — прошептал я, нависая над ней. Прохлада одеял приятно остужала пыл обнажённых тел, словно помогая окончательно не сойти с ума.

— А ты падаешь во тьму, — усмехнулась ван, обнимая за шею и сладостно простонав. Рассвет встретил нас несмелыми лучами солнца, что скользили по телам, боясь потревожить покой. Вычерчивая узор на моей груди, Гулльвейг вдруг прошептала: — Кровь Тора нужна, чтобы создать оружие. И если ты так хочешь, то я покажу тебе. Однако знай, что пути назад не будет.

Глава 20

Обещания Гулльвейг выполнялись через одно или даже два, однако в этот раз она сдержала слово и действительно решила объяснить мне, зачем ей понадобилась кровь Тора. Точнее, показать, а для этого ей нужно было отправиться в Свартальфхейм сразу после завтрака, на котором присутствовал даже Тор. Правда, выглядел он очень помятым и залпом осушил два кувшина с водой. Сиф догадалась, что Силач после затяжного пира, предпочла его не замечать и лишь для вежливости уточнила, как продвигаются поиски необходимого металла.

— Никак, — буркнул Тор, размазывая по тарелке кашу.

Гулльвейг спрятала злую ухмылку, отпивая из кубка травяной отвар. Сиф недовольно поджала губы и повернулась к вану:

— Верно понимаю, что господин Фрейр не смог отыскать то, что нужно?

Гулльвейг протёрла рот салфеткой, смакуя напряжённое молчание, и наконец произнесла:

— Скажем так: загадка оказалась слишком сложна, чтобы решить её в одиночку, поэтому брат попросил о помощи. Я разбираюсь в некоторых металлах и помогу, чем смогу. Как раз собиралась после трапезы отправиться вместе с господином Локи в Свартальфхейм.

Тор недоверчиво переводил взгляд то на меня, то на колдунью, видимо, не понимая, шутка это или нет. Впрочем, в его состоянии почти любая фраза могла казаться полушуткой, полуправдой.

— Не знала, что вы успели так подружиться, — улыбнулась Сиф, с тревогой поглядывая на меня. Я знал, что она не одобряет наших с ван отношений, однако лезть с советами никогда бы не стала.

Гулльвейг натянула обворожительную улыбку и так нежно заглянула мне в глаза, словно признавалась в любви, что я чуть ли не поперхнулся.

— Господин Локи оказался поистине любезным и прекрасным рассказчиком и советчиком, и я очень благодарна ему за чудную компанию, — проговорила она, видимо, ожидая моей реакции, но я упрямо игнорировал разговор, прикидываясь парящим за окном листочком.

— Раз так, то желаю вам удачи в поисках, однако попрошу не задерживаться, ведь праздник уже через несколько дней, — Сиф вымученно улыбнулась и поклонилась, уходя из трапезной.

Тор мрачно проследил за ней взглядом, выпил ещё один кубок воды и поплёлся следом. Предчувствие шептало, что Силач задумал признаться во всём Сиф, и я хотел было сорваться следом, как Гулльвейг удержала меня за наручи:

— Не лезь, — проговорила она, отщипывая кусочек лепёшки. — Это их отношения, а не твои.

— Они мои друзья, — с нажимом ответил я, вырываясь из её хватки и бросился нагонять Тора, но опоздал: дверь дальней по коридору комнаты захлопнулась. Единственное, что успел заметить, как Сиф отвесила Силачу пощечину и что-то яростно говорила ему.

Гулльвейг подкралась и по-хозяйски положила ладонь мне на плечо, утаскивая в портал со словами:

— Я же говорила.

На душе было гадко. Может, всё же стоило вмешаться и уговорить их расстаться, если каждый так несчастен? Однако слова Сиф всё ещё звучали в памяти: Одину нужны поля. Вот только зачем? Словно Лебедь поднимет восстание и отнимет у него хлеб — они и без этой свадьбы пользуются её землями, забывая благодарить. Или в этом был потаённый смысл и опасения имели почву? Вопросы, вопросы и ещё раз вопросы — они никогда не кончатся. Шальная мысль вдруг позабавила меня: если бы Сиф вышла замуж за Фрейра, то у них были бы и поля, и вечный урожай, на который Всеотец только бы облизывался, спрашивая дозволения пользоваться. А брак с Тором даст всей ораве отпрысков и женщин Всеотца брать сколько угодно, не спрашивая разрешения… Должна ли Лебедь узнать про чувства вана или нет — я не знал и изводил себя сомнениями, пока мы перешагивали из портала в портал. Сначала оказались в Ванхейме, откуда Гулльвейг забрала своего сокола, который взмывал в небо по немому приказу и служил её верным помощником, а уже затем переместились в мир двергов, где я никогда не бывал прежде.

Свартальфхейм представлялся гористой местностью: возвышенности соревновались друг с другом, стараясь достичь небес, бурные реки омывали степи, поросшие высокой травой и кустарниками. Колючий ветер пробирал до костей, а позже замирал,