средь бела дня, что для меня нетипично. Я проследила за ней от статистического факультета и обвинила в том, что она помогала рушить мою жизнь.

Мне стыдно, конечно.

Я понимаю, что Беатриче, с Селлой или без, в любом случае вышла бы на свою дорогу, только, может быть, помедленней. Но я ведь тоже человек, и мне нужен был козел отпущения.

Что сегодня там у Беатриче с профессоршей, которая между делом консультирует множество агентств, в том числе и модных, я не знаю. Факт в том, что утром в день своего рождения Беатриче проснулась чернее тучи. Отказалась от круассана со свечкой, который я ей приготовила, и поплелась в ванную чистить зубы и собираться на этот «дерьмокурс, посещение которого обязательно, мать его». Когда она одевалась, я, дрожа от возбуждения, появилась у нее в дверях с подарком в руках – с совершенно потрясающей вещью, на которую копила несколько месяцев. Но Беатриче, бросив на меня раздраженный взгляд, злобно произнесла:

– Нечего мне праздновать, нечего, ясно? А теперь исчезни. – Она вытолкнула меня из комнаты. – Я хочу умереть, и все.

Она ушла, хлопнув дверью, оставив меня одну в беспомощном состоянии. Я положила подарок на ее микроскопическую тумбочку. Завернула круассан в фольгу и отправилась заниматься к себе в комнату, поскольку от расстройства теперь уже не хотела никуда выходить. Я ждала, что она вернется в полдень, но она не пришла. Я ждала весь день и уже начала беспокоиться: она ведь сказала, что хочет умереть. Это было серьезно или так, для красного словца? Могла она совершить самоубийство? Я не верила в это, но вдруг… Может, я недооценила ее страдание. Может, я вообще ее не знала. Я сто раз звонила ей на мобильный, но он был отключен. Когда вернулся Лоренцо, я разревелась от накопившегося напряжения и умоляла его пойти на поиски. Куда? Я не знала. «Но надо же что-то делать!» Пока я говорила все это, я надевала пальто, обувалась, и, когда уже открыла дверь, появилась Беатриче. Преображенная. Что-то новое с волосами, незнакомый тренч, вся такая веселая, с бутылкой дорогого шампанского в руке.

– У меня день рождения или нет? Давайте открывать, у нас есть штопор?

Мы с Лоренцо потрясенно переглянулись. Беатриче достала мобильник, включила его и даже заказала доставку пиццы, которую мы потом ели прямо из коробки: студенческий пир.

«Что случилось?» – хотела я спросить. Но она словно отгородилась защитным полем, которое не давало этого сделать. Пиццу оплатила она, но такое шампанское купить сама не могла. Волосы были потрясающие, новый цвет удивительно шел к лицу, к глазам – тот самый теплый темно-шоколадный оттенок, который она уже не станет менять. Ее не было весь день. Я сгорала от любопытства, но в то же время ощущала, что не хочу ничего знать. Что в глубине этого сверкающего великолепия пролегла трещина. Брешь между мной и ею.

Потом Беатриче вдруг сказала мне:

– Я была такой скотиной утром, Эли, прости меня. Подаришь мне снова свой подарок?

Я сходила к ней в комнату за подарком. Положила его перед ней в льющемся с потолка свете кухонной лампы. Лоренцо, погрузившись в свои мысли, убирал со стола. Беатриче развернула бумагу, открыла коробку, достала оттуда винного цвета шляпу и, онемев от изумления, долго разглядывала.

– Это самая элегантная вещь, которая у меня когда-либо была, – произнесла она наконец дрожащим голосом.

– Чистый фетр, – гордо ответила я. – Я заказала ее через свою мать, и она сделала ее своими собственными руками. Ни у кого такой нет, это ключевая модель из будущей коллекции «Эрмес». Они их делают на фабрике Черво-ди-Сальяно.

Она стиснула меня в объятьях.

Знала ли я, что это последний подарок, который я ей дарю?

Нет. Я знала лишь, что эта шляпа обошлась мне в целое состояние, даже по фабричной цене. И думала, что она затаскает ее – на улице, на фотосессиях.

Но, по правде говоря, она не надела ее ни разу.

* * *

Беатриче не пропустила ни одной лекции по статистической обработке баз данных, выучила все учебники и все статьи Тицианы Селлы, каждый божий день беседовала с ней. Потом они вдвоем начали посиживать в баре за аперитивом; аперитив перерос в ужин в лучших тратториях, ужин – в ночное времяпрепровождение, и не спрашивайте где. Знаю только, что на экзамене Беа получила высший балл, и что она больше никогда не была прежней.

Она снова расцвела – с дикой, пугающей силой. Кричащие цвета, роскошные наряды, которые ей одалживала – или дарила? – эта гиена. Снова ходила в салоны красоты, к косметологам, в спа. Ее органайзер стал таким же, как у Джин в ее лучшие годы.

Ее возрождение было словно неожиданно раскрывшийся бутон; и все же больше походило на четко просчитанную программу, направленную на достижение определенных целей, тогда еще для меня неясных.

Она никогда не бывала дома. У нее никогда не было времени для меня.

С конца марта Тициана Селла стала брать ее с собой на все конференции: Милан, Турин, Париж. Оплачивала билеты и гостиницу. И это еще не все. Она завалила ее новыми возможностями: компьютер последней модели, фотографы, контакты. Они созванивались, переписывались днями и ночами напролет, и если я была рядом, то Беа прятала смешки, прикрывала рукой рот, чтобы я не слышала, не догадалась по губам. Они играли в гуру и ученика, в Пигмалиона и Галатею. Эта ведьма взяла на себя роль менеджера – роль, которая должна была быть моей.

И потом это случилось. Грандиозное, легендарное начало. Бесповоротное. Не предыстория, которую я излагала до сих пор, а История, которую знают все. Беатриче Россетти, сидя в своей комнатке одной апрельской ночью, уничтожила «Секретный дневник лицеистки» – стерла с лица земли, как и блог Беа и Эли, – и создала этот свой мегаизвестный блог. Настолько популярный, что «Нью-Йорк таймс» нервно курит в сторонке, и когда она рекламирует, к примеру, какую-нибудь помаду, то в течение суток ее подчистую сметают в Китае.

Честно говоря, с этого момента мои воспоминания становятся обрывочными. Вот кусочек Беа мелькнул в полночь в понедельник, пока я занималась на кухне: едва поздоровался и исчез в ванной. Вот еще обрывок Беа появился на пороге моей комнаты: «Извини, не одолжишь прокладку?» Она все время куда-то торопилась в те месяцы. Становилась все красивей. А я не понимала. Я продолжала с пренебрежением смотреть на интернет. Застыла среди книг. Их я теперь тоже обвиняю, кстати. Потому что в то время, как в сети о Беатриче начали говорить уже всерьез, в Старом Свете она по-прежнему оставалась неизвестной.