Она отфыркалась от пыли. Кинулась копать в другом углу, но и там постигла неудача – доски, доски…

Переставая работать, она прислушалась.

Первые капли дождя коготками скребли, колотили по гнилым тесинам крыши. Болото всё чаще заливало светом призрачных молний. Вершины кедрача и скалы на далёком берегу точно выпрыгивали из темноты, разрастаясь до неба; молния гасла – и деревья и скалы со страшным грохотом словно проваливались куда-то в пропасть.

Внезапно застигаемая светом, глушимая гигантским громом, волчица обмирала за трубой – и вновь принималась копать, искать наиболее слабое место на крыше…

13

Приземистая ветхая избушка посреди сухой гривы Олеське почему-то знакомой показалась: бревна, изъеденные грибком, плесень, выбитая кружевом по стене, подоконнику и потолку – всё это она уже как будто видела, не могла только вспомнить, когда (здесь Ванюша Стреляный первое время скрывался с дочкой от цыган, пока дом не выстроил на Займище).

Чувствуя родные стены, Олеська обретала спокойствие духа. Понимая, что не убежит – сейчас, по крайней мере, – и, не умея сидеть без дела, она принялась привычно хлопотать. Прибрала на столе, грубо сколоченном из досок, отесанных топором. Затопила камелёк, сбитый из дикого речного камня, такого разноцветного, как будто радуга разбилась на камнях. Труба, наверное, была чем-то закупорена – дым от зажжённого хвороста повалил в избушку, поплыл черно-сизыми перьями. Олеська закашлялась, открыла дверь, обитую широкой листвяжной плахой точно железом.

Варфоломей с удивлением следил за ней, ждал: вот-вот побежит… Взгляды встречались иногда. Глаза у девушки теперь смотрели не затравленно – наполнились добром, печалью. Никто ещё так не смотрел на этого огненно-рыжего чёрта: все боялись; это возбуждало Ворку, доводя порой до озверения. А вот такие глаза – печальные и добрые – они производили такое впечатление, как будто кто-то связывал парнягу, туго скручивал по рукам и ногам. И до того непривычно, до того было странно – Кикиморов даже дёргался время от времени, точно старался сбросить призрачные путы.

Тяга наладилась в печи, хворост разгорелся. Тёплый тошнотворный воздух, смешанный с болотной сыростью, заполнил зимовьё. Золотисто-огненные бабочки затрепетали на грязном полу, на стене.

Чиркая спичками и приглядываясь, парень пошарился по зимовью, нашёл две небольших свечи и запалил, приладив на столе. Бутылку с вином достал из рюкзака.

– Киса с бантиком, гляди! – простодушно улыбнулся, вынимая белую волчью шкуру. – Это тебе мой свадебный подарок! Свадьба у нас нынче? Я верно говорю?

– Чему быть, того не миновать, – покорно вздохнула Олеська.

Он покачал головой.

– Нравишься ты мне, ей-богу!

– А ты мне – нет, – призналась тихо.

– Жалко, киса. Но ничего. Стерпится – слюбится.

– Может быть… – на щеке, озарённой пламенем свечи, засверкала извилистая дорожка слезы.

Олеська отвернулась, две-три хворостины в печку подложила, додумывая несказанное: «Может быть, я и правда богом тебе предназначена? Мы ведь не знаем, а он видит сверху, ведает…»

Душа у неё, овеянная многовековою мудростью природы, была намного старше её самой. И душа подсказывала, и отец учил: «Сирого, несчастного – вот кого жалей. А счастье счастливых – умножать легко».

Непонятно почему, но этот парень представлялся ей глубоко несчастным человеком. Это было видно по глазам, по улыбке, напоминающей звериный оскал, и по многим другим мелочам, из которых складывался образ человека.

– Киса, сядь рядком, поговорим ладком, – пригласил он, поглаживая волчью шкуру и подмигивая девушке.

Она покорно подошла и села. Ворка – молча, пристально – любовался ею. Ноздри ходором ходили от волнения.

– А ты почему не боишься меня? – спросил с наивным недоумением.

– Ты похож на цветок мать-и-мачехи, – задумчиво объяснила Олеська. – На листочек. Одна сторона у тебя – шершавая и холодная, другая – мягкая и тёплая. Кто же виноват, что на земле такие цветы вырастают?

Выпучив глаза, Варфоломей несколько мгновений смотрел на неё. Потом раскатисто расхохотался, обнажая здоровые зубы, какими, наверно, и железо жевать не страшно.

– Во загнула! У тебя с башкою всё нормально? Киса! А ты знаешь, что этот «листочек»… Ну, то есть, я вот этим кулаком бугая трехлетнего сбиваю с ног? Ох, развеселила ты меня! – Он пригубил из горлышка бутылки. – Развеселила. Ха-ха…

Он поднялся, пошарил у ободверины: накинул тугой заржавелый крючок. Лениво стал снимать с себя грубую рубаху, похожую на кирзу. Хмельная улыбка бродила по рыжей физиономии.

– Киса, – тихо приказал, – гаси наш свадебный огонь!

Девушка ответила серьезно:

– Венчальные свечи задувать нужно разом, чтобы жить вместе и умереть вместе!

Варфоломей внезапно разозлился:

– Дура ты или прикидываешься? А ну, иди сюда! – Он схватил за кофточку, рванул – на грязный пол упали два светлых ситцевых куска. Олеська испуганно взвизгнула и отскочила, и, чтобы хоть чем-то прикрыться, руку машинально протянула к белой волчьей шкуре на нарах; крепко прижала к груди.

Парень усмехнулся, любуясь её новым одеянием.

– Волчица, да и только! Прям-таки Волхитка! Ладно, не сверли меня глазами!.. Повоспитывала – и хватит. Теперь моя очередь. Не дрожи, киса, не бойся – даже юбка не помнётся!..

Он расставил руки, шагнул и сгреб её в охапку – вместе с волчьей шкурой. Волосатый обнажённый торс, комковато и упруго набитый мышцами, придавил Олеськино лицо. Задыхаясь, она откинула голову и неожиданно сильно укусила за рыжую руку.

Приглушенно рыкнув, он швырнул её на нары.

– У-у, волчица! – азартно хохотнул, потирая укус выше локтя. – Хорошо! Мне это нравится! Иш-шо давай!

– Не подходи!

Она забилась в угол. Дальше случилось невероятное. Блеснула молния, ударил гром: с потолка посыпалась труха и куски подгнившей дранки: на несколько мгновений этот мусор запорошил Варфоломею глаза. А когда он снова посмотрел – перед ним стояла высокая грудастая волчица. Хриплое дыхание клокотало в горле взлохмаченного зверя: зеленоватые зрачки зло и раскаленно фосфоресцировали во мгле.

Хмельному Ворке показалось: девка в волчьей шкуре. Но волчица распахнула горячую пасть, утыканную клыками, грозно зарычала – и хмель из головы как ветром выдуло. Парень попятился.

Оседая на задние лапы, волчица метнулась под горло. Он успел защититься рукою. Сверкнули зубы… Кровь хлестанула из руки, разорванной до кости… В голове помутилось, но звериный инстинкт самосохранения заставил Ворку левой, уцелевшей рукой схватить бутылку со стола: он размахнулся и обрушил между волчьих глаз… брызнули и зазвенели осколки.

Волчица отлетела в угол избушки, клацнула зубами и приподнялась – для новой атаки.