Иван Персияныч и Серьга ехали верхами, но кое-где сёдла приходилось покидать – тайга была густая, непролазная.

В одном месте Иван Персияныч едва не наступил на оголенный провод.

– Стальная змеюка! – предупредил он Серьгу. – Гляди, чтоб не ужалила!

Чистяков посмотрел на провод и подумал: «Если не найдём – пускай ужалит… мне всё равно…»

И тут же он бодрился – перед собою и Персиянычем.

– Ничего, – грозно говорил, – мы ещё посмотрим, кто кого…

Они остановились на краю мохового болота, на сухом пригорке. Ванюша Стреляный давно здесь не был. На высоченных соснах когда-то находилось знаменитое в округе токовище, так называемые Глухариные Посиделки. Теперь – куда ни посмотри – только пеньки остались. Огромные округлые пеньки, на которых можно насчитать сотни две или три туго скрученных, смолами залитых годовых колец. Да ещё опоры торчат на токовище. Редкие железные опоры, нахально раскорячившиеся между пеньками. Сырые провода чуть слышно «токуют» в вышине смертоносным электрическим током.

– Серьга, смотри!

– А что там?

– Капалуха.

Грозою или током убитая глухарка, похожая на серую курицу, лежала на тропинке. Иван Персияныч откинул птицу в заросли чапыжника, сбил с ладоней мокрое перо и нахмурился пуще прежнего. Убитая капалуха показалась недобрым знаком.

Что-то зловещее крылось в болотных широких туманах, подпоясавших деревья и высоковольтные опоры, над которыми – тусклой далёкой лампочкой – разгоралось мглистое солнце.

16

Прошло три дня. Наладилась прозрачная погода. Остатки ливня высохли. Облака ушли. И солнце принялось нещадно, жестоко жарить. Воздух наполнился звоном стрекоз, протяжным гудом-перегудом оводов, шмелей и пчёл. С новой силой попёрла трава на лугах. Цветы разневестились. Как хорошо в эту пору, когда у тебя всё ладно, всё путём. И как тяжело в эту пору, когда сердце твоё – словно тупым ножом вдоль и поперёк изрезано.

Иван Персияныч со своим добровольным помощником, в бесполезных поисках забывая сон, еду и отдых, с утра до вечера неутомимо рыскали болотами, лугами и тайгой. Коней до полусмерти замордовали и сами «ноги оттоптали до коленок». Исхудали оба, изорвались, лазая по буреломам, шарагам. У старика седых волос прибавилось на голове и в бороде. А Чистяков наоборот – почернел. Глаза большими сделались, скулы острыми краями выперли наружу – того и гляди, кожа лопнет.

Осмотрели все таёжные закоулки: зимовьюшки, пасеки, лабазы. Нет нигде. Только белый Олеськин бантик нашли на Русалкиных Водоворотах и две пустые бутылки из-под вина. Одну кружило в водоворотах, другая – под калиновым кустом.

– «Волчья кровь». – Серьга пощёлкал ногтем по этикетке. – На днях к нам в деревню завозили эту «кровь». Дешевое, люди хватали помногу, а потом объявление было по радио: срочно сдайте в магазин, деньги возвратят. А кто выпил – срочно к доктору…

– А что такое? Почему?

– Вино отравленное. Помереть – не помрешь, но озвереть, говорят, можно запросто.

Они поспешили на Седые Пороги. Была надежда, хотя и слабая: узнать у продавщицы, кто покупал вино – не сдал обратно.

Был жаркий, хоть и предвечерний, предзакатный час. Отраженным солнцем полыхали окна, река пылала червонным золотом. Людей почему-то ни на огородах, ни на улицах не видать – будто бы вымерли Седые Пороги. Только свинья лежала поперёк дороги – в грязи, оставшейся после дождей. В тени сараев и домов прятались куры – копошились на завалинках и под деревьями. От реки доносило тонким духом прохлады, сухими полынями.

В просторном переулке перед магазином виднелись свежие следы грузовика – недавно подруливал. Старые облупленные ставни магазина были плотно закрыты – железные полоски перекрестили окна с угла на угол. На магазинных дверях, оббитых новым цинковым листом, красовался грушевидный, на гирю похожий замок. Рядом – химическим карандашом нацарапанное объявление:

ГРАЖДАНЕ!

МАГАЗИН ЗАКРЫТ НА ПРАЗДНИК ПЕРВОЙ ЛАМПОЧКИ!

– И что это за праздник? – не понял Иван Персияныч.

– Плотину построили, – догадался Чистяков. – Досрочно. Обещали по осени…

Стреляный пожал плечами.

– А куда же вино сдавать? Если я, например, хочу сдать?

Густые кусты бузины за магазином зашевелились. Человек, дремавший в холодке, поднялся и, размахивая рукою в надежде отыскать опору в воздухе, отчаянно провозгласил:

– Вино сдавать сюда! – Он потыкал пальцем по своей груди. – Скуплю по государственной цене!

Поначалу Иван Персияныч не обратил внимания на эту «пьянь и рвань», а потом, присмотревшись, изумлённо воскликнул:

– Чистоплюйцев?! Чудак? Ты ли это?

– Это? – Человек, сидевший под кустами бузины, опять потыкал пальцем по своей груди. – Это, кажется, я… Я так своим скудным умишком сужу…

Иван Персияныч подошёл к нему, помог подняться.

– Вот это номер! Ты что, чудак? Ты же только родниковую водицу пьешь!

– Вот и выпил «Родниковой»! Ребятки в чайной угостили. Пошутили, черти! – пожаловался Чистоплюйцев, мотая очумелой головой. – Водку новую к ним завезли. «Родниковая» называется. Пьётся – даже не горчит. Минеральная, говорят. Ну, я и рад стараться. Соскучился по родникам. А теперь душа горит! Пришёл вот – здесь закрыто. Помираю, братцы. Помогите.

– Да чем же мы поможем?

– Угостите, Христа ради! – Чистоплюйцев руку за пазуху сунул. – Ни рубахи за стакан не пожалею, ни золотого свово самородка!

– Ох, ничего себе… – Серьга обомлел, увидев золото, которое чудак грязною рукою достал из-под рубахи. – Откуда?

– От верблюда.

– А ну-ка, спрячь! – сурово сказал Стреляный. – Ты слышишь? Спрячь, куда подальше. А то тебе голову кто-нибудь скрутит за твой самородок! Сюда теперь такие людишки понаехали, что не дай бог…

Чистоплюйцев криво ухмыльнулся.

– А нам так всё равно… хоть водка, хоть вино…

Иван Персияныч вздохнул, жалостно глядя на бедолагу.

– Где Кланька? Не знаешь?

– Уехала. Ей всё до лампочки.

– Куда уехала?

– В поселок строителей. – Чистоплюйцев махнул рукой. – Я так своим скудным умишком сужу: праздник нынче у них. Свадьба с похоронным маршем.

– Какая свадьба? Чья?

– Поженили два берега: соединили плотиной. Слышите, как музыка наяривает на Благих Намереньях? Там даже цыгане. Да, да. Начальник строительства заказал – специально к пуску плотины. Так что ты, Ванюша, можешь покатать свою белую шляпу на рысаках.

– Только об этом и мечтаю! – Старик вздохнул, прислушиваясь к дальним звукам оркестра. – Олеська пропала…

Посидели на крыльце у магазина, поговорили ещё немного.