Его голос звучал сильно и уверенно. Казалось, Стэнли Рот действительно говорил о фильме или сценарии, с которым только что познакомился, а вовсе не о судебном процессе, в финале которого он мог если не увидеть собственную казнь, то провести остаток жизни в тюрьме. Тут же я обратил внимание на его руки, лежавшие на коленях. Пальцы едва заметно дрожали, совсем чуть-чуть – так слабо, что Рот этого не замечал.

Вернувшись в отель, я попытался взяться за работу. Сидя за письменным столом, за которым уже провел много долгих ночных часов, я силился найти другой ракурс и отыскать новый подход, убедивший бы суд присяжных в том, что они, как сказал Стэнли Рот, не могут осудить невиновного человека.

Я мерил шагами комнату, все еще сомневаясь, размышляя, не виновен ли Рот. И если так, то какое обстоятельство я упустил? Лежа в постели, я изучал потолок в поисках ответа, пытаясь отыскать нечто, с чего можно было начать. И не находил ничего, вообще ничего, – сознание казалось чистым листом, на котором вот-вот появятся несколько слов, неверно подобранных и неуместных, несколько мыслей, случайно подхваченных моим воспаленным воображением.

Джули Эванс действительно не любила Стэнли Рота. Она думала, что любит, потому что он был великим Стэнли Ротом. Тогда что думал Рот о своей жене? Думал ли, что она взглянула бы на него – хотя бы раз! – в те времена, когда он был неуклюжим мальчишкой, выросшим в Сентрал-Вэлли? Что он думал в тот день, в «Пальмах», когда смотрел со странным выражением, словно радовался моей промашке – той самой, которая, возможно, будет стоить ему свободы, – и моей неспособности прийти к выводу, что произошло в ночь убийства Мэри Маргарет?

Если Рот что-то знал, ему следовало мне рассказать. Но он этого не сделал – а значит, не знал ничего, что могло бы помочь. Хотя казалось, будто Рот мог что-то сказать, но почему-то не стал… Теперь слишком поздно. Стэнли Рот прав: единственный шанс выиграть – это произнести лучшую в моей жизни заключительную речь.

И я не имел даже смутного представления, с чего начать.

Взяв телефонную трубку, чтобы позвонить домой, я никак не мог придумать, что скажу. Слышала ли Марисса о событиях на процессе, знала ли о том, что я говорил в суде? Как объяснить все это и стоит ли пытаться?

Положив трубку, я убедил себя, что должен изложить на бумаге нечто вроде плана заключительного выступления. Уже в другой комнате, сев за стол, опять принялся искать аргументы, способные убедить суд в невиновности Стэнли Рота.

Проснувшись на следующее утро, я какое-то время сосредоточивался на каждом из утренних дел, стараясь не вспоминать о вопросах, ответить на которые не мог, и не думать о загадках, мной не разгаданных – касавшихся самого убийства, судебного процесса и моего опасного положения.

По дороге в суд мы со Стэнли едва ли перебросились парой слов. Плечом к плечу, с опущенными головами мы пошли мимо отгороженного строя охрипших репортеров, чтобы занять места в убого обставленном зале судебного заседания, столь разительно отличавшемся от интерьера богатых частных домов, где жили Стэнли Рот, Льюис Гриффин, Майкл Уирлинг и остальные титаны странного, почти сказочного, мира, частью которого, не думая о последствиях, надеялись оказаться многие.

– Вы написали ее? – спросил Рот, начиная разговор словно бы ни о чем.

– Заключительную речь? Нет.

Стэнли Рот широко раскрыл глаза:

– Вы помните текст наизусть?

Он почти не интересовался событиями в зале суда, но проявлял любопытство, иногда навязчивое, к любым нюансам моей работы.

– Конечно, нет.

– Иногда это лучше, – глубокомысленно кивнул Рот. – Ничего не записывать, не стараться заучить каждое слово. Мысль должна немного повариться, а мозг – поработать. Тогда выходит лучше, чем по написанному.

Ответить я не успел. В зале появилась пренебрежительно-хмурая секретарь суда. Готовая подняться по первому слову помощника шерифа, она присела на край стула. Громко возвестив о прибытии судьи, за секретарем вышел помощник шерифа.

– Держите руки в карманах или под столом, – сказал я Роту, когда мы оба встали. – Присяжные не должны видеть, как они дрожат.

Хонигман занял место судьи и распорядился, чтобы секретарь вызвала присяжных.

Анабелла Ван Ротен едва смогла дождаться начала.

Она сидела в напряженной позе, высоко подняв голову, и в ее блестящих черных глазах притаилась злая жажда хищника, готового схватить жертву. Повернувшись к Ван Ротен в надежде застать заместителя прокурора врасплох, я улыбнулся, вдруг решив, что таким образом смогу вывести ее из равновесия. Между нами было три фута, но с тем же успехом могло быть триста. Закричи я, она не услышала бы. Когда судья сказал, что обвинение может начинать, Ван Ротен решительно покинула свое место, простучав за моей спиной каблуками в направлении скамьи присяжных.

Она была безупречна, как лабораторный журнал. Рассматривая и сводя вместе показания свидетелей, напоминая присяжным, как были одеты свидетели и чем выделялись, Ван Ротен заставляла присяжных вспомнить то, что после нескольких недель слушаний могло забыться. Она начала с момента, когда прислуга обнаружила в бассейне обнаженное тело Мэри Маргарет Флендерс, голову которой окутывало кровавое облако. Анабелла Ван Ротен простым, ясным языком описывала каждое полученное обвинением свидетельство и подробно объясняла, почему, сложенные вместе, эти свидетельства оказывались уликами, не оставлявшими места для сомнений в том, что именно Стэнли Рот, а не кто другой, убил жену.

Заговорив про окровавленную рубашку, найденную в корзине для грязного белья, Ван Ротен неожиданно отошла от скамьи присяжных, показав не на обвиняемого, а на меня.

– Мистер Антонелли пытался отвлечь ваше внимание от факта, что окровавленная одежда принадлежала обвиняемому, а кровь принадлежала жертве. Можно ли его осуждать? Он не в состоянии опровергнуть факты: то были одежда Стэнли Рота и кровь Мэри Маргарет Флендерс.

Постукивая пальцем по подбородку, она смотрела на меня с фальшивым сочувствием, намекая присяжным, что я пытался увести суд в сторону, однако потерпел неудачу.

– Стэнли Рот не убивал жену: просто детектив Крэншо захотел, чтобы мы так думали. – Ван Ротен с язвительным смешком повернулась к присяжным: – Почему так случилось? Для чего детективу Крэншо все эти сложности? Взбежать по лестнице в дом – ведь вы были в доме и видели, как это далеко от бассейна, – обыскать комнаты в попытке найти что-то из одежды, которую носил Стэнли Рот, затем спуститься по ступеням, покинуть дом, вывалять одежду в луже крови, вернуться в коридор, проникнуть в спальню хозяев, потом в ванную комнату. Кстати, не зная, где находится корзина для белья и есть ли она вообще. Детектив мог создать правильную картину преступления, только положив перепачканную кровью одежду в корзину и утверждая в дальнейшем, что нашел ее там! – Ван Ротен глубоко вздохнула и озадаченно почесала затылок. – Не слишком ли много ненужной суеты? И ради чего? Лишь потому, что Стэнли Рот, заплативший детективу четверть миллиона долларов, еще не экранизировал его сценарий! В конце концов, причина именно в этом – единственная причина, которую смогла привести защита. И какое свидетельство было предложено защитой? Разумеется, показания мистера Рота, кого же еще! Он заявил, как вы помните, что детектив Крэншо чувствовал себя несколько разочарованным, так как мистер Рот никоим образом не использовал его сценарий. И, как вы, разумеется, помните, именно мистер Рот в своих показаниях говорил о том, что, несмотря на фактически заключенный контракт между детективом и студией, Крэншо никогда не работал консультантом в его картине. Да, бухгалтерские документы студии показывают совсем другое, и это правда. Такая же правда, как и показания исполнительного помощника мистера Рота, не так ли?