— Но когда вас поставили командовать группой спецназа, у вас, наверно, тоже никакого опыта не было?

— Да, мне было 22 года. Четыре месяца я входил в специфику ведения боевых действий. Этого срока достаточно, чтобы самому выучиться и солдат подготовить. Ездил по «учебкам», отбирал солдат, обычно самых хулиганов, детдомовцев, с условными судимостями — из такого контингента, как правило, получаются самые лучшие солдаты. Естественно, при умелом с ними обращении. Сразу на меня всю ответственность за солдат не повесили: в первой командировке в Чечню у меня был командир, опытный офицер, за которым я ходил хвостиком, и наматывал на ус. А уже во вторую командировку мне доверили подразделение.

— И эти хулиганы слушались вас? Разница-то в возрасте у вас была небольшая.

— Воспитание — это инструмент, важно, как ты умеешь им пользоваться. Меня дома учили быть честным, отвечать за свои слова. Эти качества уважаемы в любой среде. Даже пацаны, соприкоснувшиеся с уголовной средой, уважают тех, кто держит слово и не обманывает своих ближних.

— А дедовщина?

— Нашим солдатам некогда было этим заниматься. Дедовщина — от избытка свободного времени, а мы занимались делом. И потом, подразделение боевое, здесь другие критерии взаимоотношений. Сегодня ты молодого обидишь — а завтра пойдешь с ним на боевую задачу. И не обязательно, что он может выстрелить тебе в спину, он просто, скажем так, не захочет, рискуя своей жизнью, спасать тебя. Убить можно и бездействием.

— Но вы шли с ними не в бойскаутский поход, не было страха, что они вас подведут в критический момент?

— Когда командир спецназа готовит солдат перед командировкой, он с ним и спит и ест. Два месяца подготовки проходят в лесу, где вы вместе живете, добываете себе пищу, отрабатываете засады, вождение, стрельбу боевых машин. Командир группы — сколько бы ему ни было лет, хоть двадцать два, полностью за все отвечает. И пока их готовишь, сплетаешься с ними душой, держишь их, конечно, на дистанции, но, тем не менее, получается почти семья. У солдат тоже свой «телефон» имеется — кто увольняется, передают молодым: «Попадете к Унтиле — будет тяжело, будете гоняемы нещадно, но до дембеля доживете». Теперь уже можно сказать, не боясь, что за все пять командировок в Чечню, которые длились в общей сложности два года и восемь месяцев, я не потерял ни одного солдата. Легкие ранения были, но все остались живы. И моя частичка заслуги тоже в этом, наверно, есть, я тоже ради этого жертвовал своей личной жизнью, свободным временем. Считал, что, раз мне выпало служить в спецназе, значит, в этот отрезок времени ничего более важного, чем служба, быть не может. Я дважды ночью вставал, обходил казарму, знал каждого солдата, как зовут его папу, маму, знал клички их кошек, собак, знал, на какой пятке у кого какая мозоль, — вся эта информация позволяла мне видеть их насквозь. Предугадывать какие-то их скрытые ходы, желания. Постепенно это выросло в уважение ко мне с их стороны, почитание даже… Жаль, что так внезапно все закончилось. Тяжело было жить, когда нашу часть расформировали. Можно сравнить это с любовью, как если бы ты любил человека, полностью был поглощен им, и потом вас внезапно разлучили!

— А как ваша семья относилась к такому вовлечению в профессию?

А вот этот вопрос она могла ему не задавать. По крайней мере, для меня ответ был заведомо ясен. Он не стал скрывать, ответил:

— Была семья, но не сложилось. Когда служил, дома почти не находился, все время в командировках, денег мало, жилья нет. Я жил в казарме, с солдатами. Потом нам выделили помещение: девять квадратных метров, бывший склад. Так что понять жену можно, тем более, когда все это происходит в Москве и человек, выйдя за ворота воинской части, видит совсем другую жизнь.

— Тем более странно, что вы с такой ностальгией вспоминаете о годах своей армейской службы, про армию теперь принято говорить всякий негатив: коррупция, дедовщина. Да и к войне в Чечне у многих подход и оценки далеко неоднозначные.

— Да, наверно, мне просто повезло — я успел вскочить в последний вагон последней электрички прежней армии, у которой был престиж и уважение в народе. Я застал: когда отец приезжал к родителям в деревню, он целый месяц ходил, не снимая форму: все хотели видеть его в гостях только в форме, офицер в доме — это была честь для хозяина. Что же касается войны в Чечне, то, честно говоря, мы тоже постоянно задавали себе вопрос: что мы там делаем? Может, поэтому, несмотря на сопутствовавший мне тогда успех, внутри постоянно грызло какое-то сомнение: правильно ли я поступаю? Пока я сам себе четко не поставил задачу: вот я привез в Чечню 18 солдат и должен 18 солдат вывезти отсюда живыми и здоровыми. И мне сразу стало как-то проще. Хотя, думаю, то, что мы там делали, было все-таки нужно. Если бы то количество оружия, взрывчатых веществ и наркотиков, которое наш отряд там уничтожил, попало бы в Россию, и прежде всего в Москву, терактов, заказных убийств, наркоманов среди молодежи было бы намного больше.

Я почему-то невольно сравниваю Александра Унтилу с Валерианом Альбановым. Что-то в них есть общее, они замешаны из одного теста, да и возраста одного. Несомненно, что Валериан Альбанов вышел на Землю Франца-Иосифа благодаря своему мужеству. И, не в меньшей степени — благодаря вере в Бога! И Бог его хранил, а непосредственно вел его к Земле и укреплял веру в спасение заступник за всех путешествующих на море, впрочем, и на суше тоже, святитель Николай Мирликийский Чудотворец, в простонародье ласково называемый Николаем Угодником, который явился Валериану Альбанову однажды во сне во время ледового похода и укрепил веру в спасение.

Почему выжил в Чечне Александр Унтила? Кто сохранил его в той страшной мясорубке? Вера в Бога?

Почувствовав сердцем, что кто-то ведет его по полной опасностями, словно по бритве, судьбе, подобный вопрос не могла не задать ему Елена Березина:

— Люди, подобные вам, редко открыто ходят в церковь. Расскажите, как вы пришли к Богу?

— Да я еще не пришел, — не слукавил он. — Я пока только в пути. Долгое время мне казалось, что вера нужна только слабым. Слабый, что бы в жизни ни случилось, будет объяснять это тем, что его Бог покарал. А сильный, к кому я себя причислял, сядет, все разложит по полочкам, сделает выводы и постарается скорректировать свои действия. Таким мыслям сопутствовал мой успех в том деле, которым я занимался. Но вот когда наступил перелом, и меня лишили возможности заниматься любимым делом, тут я и задумался: почему так получилось? Теперь я понимаю, как наивно было думать, что это моя заслуга, что я и все мои солдаты остались живы. Может, меня спасло то, что меня в детстве бабушка водила к причастию? Пусть это было неосознанно, но тем не менее. И еще я видел, как менялись после причастия солдаты, когда к нам в часть приезжал батюшка: они становились спокойнее, переставали бояться. Сейчас я делаю свои первые шаги в Церкви, наверно, нет ни одной заповеди, которую бы я не нарушил. Но появилась какая-то надежда. И еще мне очень нравятся люди в храме: меня батюшка после причастия пригласил в трапезную, и я посмотрел, как верующие общаются, какие темы их волнуют. Это, конечно, очень сильно отличается от обычных разговоров людей о шмотках, коммерции и прочем. Мне с ними было так интересно! Может, это и есть мой путь к Богу, через людей, с которыми мне хорошо?