знакомому, пригласил отведать хлеб-соль. Знал, кого представляет Лаврен.

— Здоров ли Илья Саввич? — поинтересовался он между делом.

— Здоров Илья Саввич, и семейство его здорово, — ответил Лаврен. — Говорил, что у вас с ним договорённость есть и что за наш обоз всё оплачено.

— Как же, как же, конечно, — вдруг забеспокоился Васька. — Всё оплачено, вы заходите, сейчас с лошадьми управлюсь.

— Принеси овса, с лошадьми я сам. — Лаврен никому не доверял лошадей в дальней поездке. Сам не доглядишь, пожалеешь потом, да поздно будет. Жизнь научила всё важное делать самому.

За ужином Лаврен позволил спутникам выпить по стаканчику самогонки, не больше.

— Завтра дорога дальняя, не до гулянок.

Маркел было пытался возразить, но Лаврен кивнул хозяину, и тот убрал со стола четверть с самогоном. Поначалу ели молча, а потом Маркел стал доставать управляющего разными вопросами, стараясь поднять его на смех перед дружками, мол, смотрите, кто перед нами.

— Лаврен, а за столом у Хрустова ты так же командуешь, али тебя и к столу не допускают?

— Меня-то допускают, а вот ты соплив ещё, чтобы мне мозги мутить. Девкам на гулянках головы дури, а мне не надо: что ты задумал, я уже переварил и снёс.

— Куда снёс? — опрометчиво спросил Маркел.

— В нужник, пора бы знать, али ты всё ещё за угол бегаешь?

В голос засмеялся только Евсей, а другие поглядывали на Маркела, и только когда он засмеялся над своим промахом, дружки тихонько захихикали.

— Ладно. Спать пора, чуть свет тронемся, — сказал Лаврен, вылезая из-за стола.

Молодёжь угомонилась ещё нескоро: обозом ехать не лес валить, можно и на санях поспать, лишь бы нос не обморозить, а то засмеют.

В полдень проехали Шелехово, разместившееся на правом берегу реки. С десяток домов стояли одной улицей вдоль воды. Все дома стояли окнами на Бирюсу, а позади домов были устроены огороды в сторону леса.

Не просто лес, а непроглядная тайга тянулась на восход солнца, уходя вверх на вершины сопок и изредка спускаясь в распадки. Никем не тронутая густая трава поднималась до нижних веток лиственниц, только в сосновых борах плотно уложенные старые иголки не давали разрастаться зелени, лишь папоротники вольно расположились по кругу. По некоторым распадкам, слегка всхлипывая, ворковали небольшие ручьи, собиравшиеся в речушку, бегущую к водам Бирюсы, реки полноводной и своенравной.

К вечеру прибыли в деревню Благодатская, что раскинулась немного выше устья Тагула. Тагул — левый приток Бирюсы, порожистый, большую часть своего пути шумевший среди высоких сопок. Остановились у Никодима Нестерова, имевшего свои дела с Хрустовым. Нестеров не держал постоялый двор, ни к чему, одна морока, но для нужных людей местечко находил.

— Давай, Лаврен, лошадей пристрою.

— Справлюсь сам, — ответил управляющий. — Я вот что подумал, — сказал Никодим, — дороги ещё неплохие, если поспешать, то можно ещё далеко уехать на санях. Я дам тебе пару мальцов, они с вами поедут, особо не затруднят, а потом ты с ними отправишь коней назад. Пару недель ещё дорога постоит.

— Одного коня оставим себе, нужен для дела.

— Я знаю, раз сам справишься, я пошёл насчёт ужина распоряжусь. — Никодим не спеша пошёл в дом.

Дом у него был на редкость большой, на улицу выходили три окна. Хотя и покрыт он был драньём, но круглая крыша на четыре ската придавала строению важный вид. Высокое крыльцо, срубленное из кругляка, вело в большие сени, разделённые пополам. Во второй половине была кладовка. Всё, что не нужно было нести в дом, оставлялось в сенях, а от постороннего глаза пряталось в кладовку. Там же хранились и съестные припасы: квашеная капуста в бочках, клюква в кадках. В ящиках лежало солёное сало и замороженное мясо. Зима длинная — всё подберёт. Дом делился на две половины: в первой стояла большая печь, топили её из небольшого закутка, чтобы не дымить в доме, и готовили тоже там, в русской печи. В переднем углу стоял большой стол, вдоль стен расположились крепкие лавки, сделанные из толстых плах. При нужде на них можно было и спать.

На столе дымилась варёная картошка; в чугуне, в деревянной миске горкой громоздились солёные хайрюза, на огромной сковороде лежало большими кусками тушёное мясо. Хозяин прочитал молитву и взял картофелину. За ним потянулись и остальные.

— Немного хмельного не помешает с устатку, — сказал Лаврен и поставил на стол бутыль.

— Я не балуюсь, — сказал Никодим. — А вы как пожелаете, только без шуму. Не люблю.

После ужина парни пошли на улицу подышать воздухом перед сном, будто не надышались за день. Хмельное потянуло. Решили пройтись по деревне, посмотреть на людей. Только на улице никого не было: брехали собаки от скуки, белая луна висела на макушках сосен на сопке с другой стороны реки.

— Там договорено с лодкой у карагасов, — сказал хозяин. — Вам надо до стойбища быстрее добраться, чтобы вас другие люди не опередили.

— Откуда люди те?

— Так, со всех сторон. И с Нижнеудинска, и с Бурятии, есть из Канска. Наших местных пока нет, но скоро появятся. И все ведут торговлю по-разному. Некоторые спаивают карагасов, а потом за бесценок забирают и белок, и соболей, другие просто втридорога меняют на свои товары.

— И меняются?

— А куда деваться? В тайге шкурки есть не будешь. Побольше надо самогонки везти, после неё карагасы сговорчивее.

— Мне соболя вторым делом, мне хозяин другое задание дал.

— Вот и не будь дураком, угости хорошенько да заведи разговор насчёт того, для чего пришёл, они не только расскажут или покажут, но и сами приведут на место, только бери.

— Обманом, что ли?

— А как знаешь. Я сказал, ты послушал, а там хоть солнце не вставай.

— Вроде грех это, — пробормотал Лаврен.

— Вот и будешь зиму отмаливать, у вас церква рядом. Свечку поболее поставишь, денег поднесёшь, и хозяин не поскупится на божий промысел, вот и совесть успокоится. А за карагасов не переживай, не ты, так найдётся кто другой, да и попользуется.

— Тебе вроде как их прибыток глаза застит? — спросил Лаврен.

— Не застит, не застит. Мне и здесь сытно живётся, курочка по зёрнышку клюёт и сыта, я здесь приспособился и доволен.

Вызвездило. Полная луна большим белым колесом катилась по макушкам сосен, всё меньше касаясь их и наполняя округу белым холодным светом. Снег, схваченный изморозью, слегка поблёскивал, переливаясь самоцветами.

— Меня Илья Саввич просил узнать, за