Тревор закатил глаза и затем спокойно изложил график завтрашней репетиции и перечислил Кэмерону вопросы, которые нужно было решить до обеда. И на этом все.

В субботу вечером я поехал в Сидмонтон. Сара не приставала ко мне с расспросами, как идут дела. Я принял снотворное, и все, что помню дальше – только ее поцелуй на ночь. Проснулся я только к обеду. Днем я отправился на прогулку и столкнулся с нашим ближайшим соседом Энтони Монтагю. Он владел чрезвычайно успешной инвестиционной компанией Abingworth Securities. История с Джуди Денч разошлась по воскресным выпускам газет, поэтому он поинтересовался, как продвигаются дела с постановкой. Я рассказал ему правду, но добавил, что Элейн Пейдж займет место Джуди, и есть одна песня, ради которой я готов рискнуть всей карьерой. Он спросил, может ли зайти к нам после чая и послушать ее. В следующий вторник я получил чек на пятьдесят тысяч фунтов (двести тридцать три тысячи фунтов сейчас).

К среде мы все еще не видели прогон, который не был бы нарушен какой-нибудь ошибкой. В понедельник вечером Элейн исполнила «Memory» со словами Тима. Кэмерон немного взбодрился и прошептал мне, что пришел конец надеждам Тревора на роялти. У последнего, впрочем, было свое мнение на этот счет. Он считал, что слова Тима заканчивались не утверждением жизни и надеждой на перерождение, а мраком, граничащим с суицидальным настроем. Они заканчивались так: «As I leave you, a shadow of the light I once was, may my memory sleep at last»[78]. Это полностью противоречило идее, которую Тревор хотел донести до зрителей в конце шоу. Очевидно, что он не собирался обсуждать слова Тима и давать ему шанс на переработку стихов, утверждая, что с нашим расписанием это просто невозможно. У нас с Кэмероном не было другого варианта, как уступить ему. Все равно это была хоть какая-то попытка.

Элейн попробовала спеть «Memory» на генеральном прогоне во вторник, сжимая в руках листок с гибридом Райса, Элиота и Нанна, который сотворил Тревор. У нас не было времени отрепетировать ее выход в первом акте, и она по понятным причинам отказывалась учить что-то новое. Поэтому мы решили оставить «Memory», так как уже прогнали сцену. Чем меньше я напишу о сцене «Growltiger’s Last Stand» во время последнего прогона во вторник, тем лучше.

Мы с Кэмероном считали часы до первого предпоказа, как будто шли на казнь. Я прогнал музыкальную часть так хорошо, как мог. По крайней мере, наш оркестр во главе с Гарри Рабиновицем, поддерживаемый Джоном Хизманом, Родом Арджентом и прочими, звучал превосходно. Правда, они были скрыты от глаз зрителей. Джон Непер наконец и успокоился и пришел в восторг от того, как его декорации разместились на огромной вращающейся сцене. Действительно, раньше в театре такого никто никогда не видел. Зрители заходили в зал и обнаруживали, что лучшие места расположены лицом к заднику декораций. Они не знали, что во время увертюры в полной темноте сцена со всеми, кто на ней находится, повернется так, что, когда загорится свет, зал превратится в классический греческий театр. Мы не зря писали на билетах и объявляли, что «опоздавшие не будут допущены в зал, пока он находится в движении». Но мы с Кэмероном знали, что этот момент очень быстро закончится. Никто из зрителей на выходе не освистал нашу постановку.

Наступила среда. Первый предпоказ был на носу. Я пытался думать о тетушке Ви и счастливых днях, проведенных в Ла Мортоле. Днем я встретился с Кэмероном в «Занзибаре», модном баре рядом с театром. Мы обсудили лучшие моменты в наших карьерах и как мы наслаждались профессией, из которой вылетим буквально через пару часов. Сара присоединилась к нам и великодушно сказала, что высидит всю провальную постановку, ну или хотя бы первый акт. Мы с Кэмероном не были готовы к такому испытанию. Нашей стратегической позицией было место за пультом звукорежиссера, которое находилось в непосредственной близости от входа в гримерку, где Ник Аллотт уже расставил крепкие напитки, которая, в свою очередь, имела доступ к пожарному выходу. Будучи британцем с безупречными манерами, я предложил Кэмерону зайти перед шоу в театр и пожелать труппе удачи. Так все поймут, что мы находимся в зале, и наш внезапный побег в аэропорт Хитроу и далее не будет выглядеть так малодушно.

Когда мы добрались до театра, все актеры уже находились за кулисами. Быстро выглянув в зал, я увидел целую толпу стервятников, с нетерпением ожидающих жирных останков театральной катастрофы. Из зала послышался пронзительный возглас: «Дорогой, этот иммерсивный театр зашел слишком далеко!», который растворился в общем хохоте. Я оглянул наших выстроившихся в ряд кошек. Какими молоденькими они казались! Некоторым из них не было и двадцати, и они выглядели страшно уязвимо в своих обтягивающих костюмах. Кто-то задал философский вопрос: «Что мы здесь делаем?». Из громкоговорителя послышался голос помощника режиссера:

«Увертюра и начинающие». Через три минуты на сцену выбежала Шэрон Ли Хилл, девушка, которой я обещал опыт, который изменит ее карьеру. В костюме кошки она попала в луч света от автомобиля и впервые показала самый величайший сентиментальный момент в истории театра. Как только Гарри начал играть увертюру, мы все инстинктивно сбились в кучу. Я думал: «Господи, пусть с поворотным механизмом все будет в порядке». Затем мы все пожелали друг другу удачи, и Кэмерон, кажется, сказал: «Сделайте все возможное, дорогие». И мы остались вдвоем.

Какой же бесконечной казалась увертюра! Правда ли ожидание удара палача может быть таким же мучительным? Мы с Кэмероном вцепились друг в друга, ожидая провала, когда прозвучали последние ноты «кошачьей темы». Но вместо неодобрительного свиста раздались громкие аплодисменты. Шэрон Ли Хилл выбежала на сцену, и зал умолк. Когда к ней присоединились другие кошки, зрители по-прежнему молчали – никаких издевательских выкриков или смеха. «Jellicle Songs» была исполнена лучше, чем когда-либо. Казалось, что наши актеры переключились с режима самосохранения на радостно-возбужденное состояние. Во время сцены, в которой Джефф Шэнкли в роли Манкустрапа прерывается, чтобы представить зрителям песню «The Naming of Cats», поднялась еще она волна аплодисментов, которой просто не должно было быть.

Мы с Кэмероном незаметно прокрались в фойе. Зрителям действительно нравилось наше шоу. «Rum Tum Tugger» в исполнении Пола Николаса привела их в восторг, как и «Mungojerrie and Rumpleteazer». А появление Старика Дьютерономи, казалось, тронуло их за живое. Пришло время «The Pekes and the Pollicles». Молиться, чтобы аудитории понравилась и эта сцена, было уже слишком. Мы с Кэмероном спрятались в гримерке и ждали, когда наш мыльный пузырь лопнет, но их колонок вновь раздались бурные аплодисменты. Они что, издевались над нами? Нет, они были с нами. Мы с Кэмероном обнялись. Я процитировал фильм «Продюсеры»: «В какой момент мы повернули туда?»

Вторая часть шоу началась не так гладко. Затянутое вступление удивило зрителей, и «Growltiger» была исполнена беспорядочно. Дела наладились ближе к песне «Skimbleshanks», и, так же как в Сидмонтоне, «Macavity» и «Mr Mistoffelees» завоевали аудиторию. Уэйн в роли Мистоффелиса поразил всех своими невероятными танцевальными па. Я специально написал танцевальную музыку для этих номеров. Каждый раз, когда я вижу, как спустя сорок лет кто-то пытается с точностью повторить его движения, как будто это Священное Писание, я расплываюсь в улыбке.