Но королева Рубия, как всегда, знала, что делает. Эстия прибыла так внезапно и вела себя так необычно, за один день изменив привычный ход вещей в Амике, что королева Рубия поняла: у её дочери есть очень важное и очень срочное дело. А так как королева-мать любила Эстию и беспокоилась за неё, то не стала докучать ей встречей с сёстрами и их мужчинами.

Как только Эстия вошла, брошенная королём Смегином жена поднялась со своего монаршего кресла. Другая бы на её месте, лишившись в одночасье всех привилегий, приветствовала бы действующую королеву глубоким реверансом – либо соблюдая придворные правила, либо подчёркивая свою обиду. Но королева Рубия отбросила церемонии. Она просто пошла навстречу своей дочери и крепко обняла её, приговаривая:

– Дорогая моя. Моя дорогая.

А затем, не выпуская её рук, отступила на шаг, чтобы получше разглядеть её.

Эстия, смущённо улыбаясь, тоже смотрела на мать. Королева Рубия пополнела за эти годы. Скулы её уже не выпирали, щёки округлились, а талия увеличилась. Но привычки королевы-матери не изменились: она идеально выбрала платье, сумев подчеркнуть и торжественность случая, и неформальность. Она также не стала украшать волосы драгоценностями, а лишь искусно вплела в них ленты. Одна королева приветствовала другую в уютной домашней обстановке – именно об этом говорил её наряд.

Муж предпочёл ей свои владения, свой дар, свои интриги, и королева всё больше замыкалась в себе, словно её глаза всё плотнее окутывала какая-то пелена. И всё же зрение её было достаточно острым, чтобы видеть то, что она хотела видеть. Закончив рассматривать Эстию, королева-мать отпустила руки дочери и издала тихий вздох, кажется, выражавший досаду.

– Когда ты заняла трон, – резко произнесла она, – я гордилась тобой. Ты знаешь это. Ты стала королевой Амики. Первой королевой, рядом с которой не было короля, который мог бы затмить её. Не было короля, что обладал бы реальной властью. Но теперь мне стыдно за себя саму. До слёз. Я не могла предугадать, что тебя ждёт, что тебе придётся вынести. Этого уже чересчур много, чтобы рассказать за одну встречу. Но теперь я вижу…

Эстия почувствовала опасное покалывание в глазах.

– Разве это так очевидно, мама?

– Очевидно? – Постаревшая женщина восприняла этот вопрос всерьёз. – Ты мало ешь, – рассудительно начала она, – а заботишься о себе и того меньше. Ты должна больше баловать себя. Маленькие развлечения не принесут тебе вреда. И этот твой муж…

Она запнулась.

– И все же… – Глядя Эстии прямо в лицо, Рубия дала дочери понять, что говорит искренне. – Эстия, клянусь тебе, ты не состарилась ни на один день за последние десять лет. Ты хорошо справляешься со своим бременем.

Ты расскажешь мне о своей жизни? – Королева Рубия взяла Эстию за руку. – Я не позволю тебе уйти, пока ты не расскажешь мне всё. Но я не хочу слышать ни слова, пока ты не поешь. Всякий раз, когда я вижу тебя, ты выглядишь так, будто голодала несколько недель. А сегодня и того больше.

Эстия знала свою мать достаточно хорошо, чтобы понять, что она говорит не о еде – или не только о еде.

Королева Рубия втащила свою дочь в свою столовую, где тут же появилась опрятная служанка и с невозмутимым видом подала сытный суп, ломти хлеба, густо намазанные маслом, и другие блюда, которые поварам Кулака Беллегера и в голову не пришло бы когда-нибудь приготовить. Эстия и её мать сели с противоположных сторон длинного стола, но так, чтобы быть как можно ближе друг к другу. Столкнувшись с таким огромным количеством еды, Эстия почувствовала странное нежелание есть. На каком-то глубинном уровне её сознания вспыхнула мысль, что ей нужно было оставаться голодной. Ей требовалась та часть себя, какую пробуждал голод, та часть, что страдала от несчастливого брака, та часть, что боялась за свой народ и за народ Беллегера. Как сказал когда-то один из наставников Эстии, «голод учит многому». Ни у кого из её гвардейцев не будет возможности так хорошо поесть, перед тем как им придётся рисковать своими жизнями.

Но Эстия была голодна больше, чем могла бы признаться своей матери, голодна в самых разных смыслах этого слова. Её стремление хорошо поесть было только одним из видов её голода, одновременно наименьшим и самым естественным, самым необходимым. Когда она поняла, что королева Рубия не прикасается к своей еде, что она ждёт, когда её дочь первой попробует угощение, Эстия переборола себя. С дрожью удовольствия и отвращения одновременно она позволила себе утолить мучивший её после тяжёлого путешествия голод.

Первое время, пока они ели, переходя от одного блюда к другому, королева Рубия только по-матерински улыбалась и ничего не говорила. Однако постепенно её улыбка тускнела. Королева-мать становилась всё более угрюмой, она теряла терпение. Не дожидаясь, пока её дочь закончит есть, она резко спросила:

– Всё ещё без наследника, Эстия?

Вздохнув, Эстия опустила нож и вилку. Тема была слишком знакомой: мать каждый раз поднимала её. И каждый раз эта тема вызывала сильную боль.

– Да, мама, – призналась она. – Без ребёнка. Без детей. Без наследника.

Она имела в виду, без будущего. Ни для меня. Ни для Амики. Ни малейшего шанса.

Королева Рубия снова досадливо вздохнула.

– Я не понимаю. – С неуместной горячностью она бросила салфетку на стол. – Что за мужчина твой муж? Ты приятная женщина. Когда вы поженились, ты была в лучшем возрасте, чтобы завести детей. Даже сейчас ты ещё способна на это. Как он мог потерпеть неудачу? Как он может смотреть на себя в зеркало, как он может смотреть в лицо своим людям? Я была о нём лучшего мнения.

Эстия тоже отложила свою салфетку в сторону, но аккуратнее, чем мать. Всякий раз, когда кто-то оскорблял короля Бифальта, ей хотелось кричать. Ради королевы Рубии она сдержалась.

– Мама, мы уже говорили об этом раньше. Мне это надоело. Я скажу то, что должна. И больше ни слова.

Да, у меня нет ребёнка. И не было ни одного мужчины. И уж точно в моей постели не было короля Бифальта. Он не любит меня. Я уверена, что он и не полюбит. – Он руководствовался обещаниями, которые дал ещё до того, как они встретились. – Я именно такая несчастная, такая одинокая, такая печальная, как ты и думаешь.

Но у меня есть кое-что, чего нет ни у одной из знакомых мне женщин. Муж, который заслуживает моего восхищения. Человек, чьё слово железно. Человек, которого оскорбили магистры Книгохранилища, но который никогда и никого не оскорбит сам. Человек, который заботится о своём народе – и о его выживании, и о его благополучии, то есть такой человек, каким и должен быть король. Человек, на которого не похож мой отец.

В глазах своей матери Эстия прочитала вопрос: «Ты называешь «оскорблением» делить супружеское ложе?» Но последние слова Эстии остановили королеву-мать. Она откинулась на спинку стула. Её глаза вновь подёрнулись пеленой безразличия. Совершенно отрешённым тоном, тоном, которым она могла бы обсуждать платье жены дальнего родственника с одной из своих горничных, она сказала: