– Ну, мне это слышать не надоедает! – улыбаясь в ответ, говорит Винсент.

Киллиан пьет кофе и наблюдает за ней. Она помнит вчерашние поцелуи. Они уже практически полжизни целуются. Она помнит их взаимное желание, работающее вхолостую.

К их столу подходят ее родители. Папа кладет руку ей на плечо, Винсент накрывает ее своей рукой. Мама разговаривает с Рамоной, и к ним подходит Тео, который вступает в разговор с Киллианом и Питером. Но тут их перебивает Колм, который подходит и обнимает Тео. В ресторане шумно и людно, все происходит одновременно.

Это ее семья.

Возможно, в Париже она совсем другая женщина, и та парижская женщина – и есть она настоящая. Но будучи сейчас в Нью-Йорке, в окружении всей семьи, она потрясена тем, как они любят друг друга. Сколько всего они друг другу простили.

Она пока не готова от всего этого отказаться, даже после того, что сделал Киллиан.

И она не несчастлива, но…

Она была бы счастливее, если бы могла раздвоиться.

Прежде чем уехать с Николь в аэропорт, Колм заходит в номер Винсент, где она, Олив и Киллиан сидят и вполглаза смотрят телевизор – Олив переключает каналы. Некоторое время шел «Форсаж», потом программа о ремонте жилья. Теперь идет программа о путешествиях, и молодая ведущая отправляется во Вьетнам в поисках самой острой лапши, которая там имеется.

– Ты вернешься в Кентукки ко Дню благодарения? К Рождеству? – спрашивает Колм у Винсент. Они сидят за столом у окна.

Олив положила голову отцу на колени, и Киллиан нежно гладит ее по волосам. Винсент, глядя на них, не может не расчувствоваться. Как им удалось подняться до такого уровня великодушия? Воздух пропитан магией, и почти кажется, что ничего плохого в их семье не случилось, но почему? Неужели просто потому, что она уехала? Просто потому, что они какое-то время были врозь? Какая доля их счастья зависит от нее? Если сказать «да» Лу и «нет» Киллиану, значит, сказать навсегда «нет» и вот этому всему?

– Мне бы хотелось найти время до того, чтобы нам где-то собраться… вместе с Талли, – говорит Винсент.

Олив вскакивает.

– Правда? То есть ты и раньше говорила, но считаешь, это действительно произойдет? Ты этого хочешь? – Последний вопрос она адресует Киллиану.

– Да. Разумеется. Конечно, хочу, – кивая, говорит он.

– Может, просто сделать это на Рождество? – предлагает Колм. – Здесь или там, для меня значения не имеет.

– Для меня тоже, – говорит Винсент. Можно встретиться в Дублине. Талли может приехать в Кентукки. Нью-Йорк в декабре прекрасен.

Но нет, не Париж. В Париже нельзя. Париж принадлежит ей.

– Я с ним поговорю и что-нибудь решу, – говорит Киллиан.

– Мне так не хватало этого – побыть с вами вот так. Мои маленькие… – Винсент теперь вовсю плачет.

– Мама, не надо! – качая головой, говорит Олив. Она выпячивает нижнюю губу в фальшивой гримасе, это смешит Винсент.

– Скоро у нас будет конкретный план. Было бы хорошо жить в ожидании этой встречи, – говорит Колм. Он бросает взгляд на мобильник и сообщает, что через десять минут должен идти. Винсент заверяет его, что понимает и, конечно, она в порядке, с ней все будет хорошо.

Колм и Николь улетают после обеда. Рамона и Питер – к вечеру. Моне и Олив утром на такси вместе поедут в аэропорт имени Джона Кеннеди, откуда улетят одна в Калифорнию, другая в Теннесси. Семья Тео до конца недели остается в Нью-Йорке, ее родители тоже. Киллиан прощается с матерью, которая поздним рейсом летит в Сан-Франциско.

Винсент, Киллиан и Олив ужинают с ее братом, сестрой и родителями в модном стейк-хаусе в Гринвич Виллидж. Папа решил пошутить и спрашивает Киллиана, согласен ли тот, чтобы папа оплатил счет, напомнив, что в «Полураскрытой розе» Киан за такое осудил родителей. Когда Винсент пересказала папе эту сцену, он с любовью коснулся ее лица. Они вместе посмеялись, ведь все это так глупо.

– Я уже лично извинился перед всеми вами, но хочу сделать это еще раз. Я стал другим человеком. И хотя это и было всего-то год назад, но, поверьте, я за этот год прошел более чем серьезную эволюцию. Чуть не потерял семью и больше никогда не поступлю так, чтобы опять поставить ее под удар, – говорит Киллиан.

Соломон протягивает руку Киллиану, тот пожимает ее.

– Я нисколько не сомневаюсь, что ты ничего такого больше не сделаешь, мистер Уайльд. Ни по отношению к моей дочери, ни по отношению к моим внукам. Обо мне не беспокойся. Я все равно не читал этот чертов роман, – серьезно говорит Соломон. Винсент вся кипит, вспоминая, как папа и Лу пили виски в Амстердаме и слушали вместе пластинки. Она благодарна родным, что хранят секрет и не дали вырваться ни одному слову.

– Я сказала Винни, чтобы копы были наготове, если вдруг ты меня разозлишь, – громко говорит сидящая по другую сторону стола Моне.

– За что я тебя и люблю, Моне, – говорит Киллиан.

Тео молчит и ухмыляется, Винсент откашливается.

– По-моему, можно уже сменить тему, – говорит она.

– Честное слово, такой поразительной семейки на всей земле не найти. Вот приеду домой и буду, к чертям, целую неделю спать, – говорит Олив и тут же прикрывает рот рукой, извиняясь перед бабушкой и дедушкой за вырвавшееся ругательство. Киллиан, улыбаясь, кладет руку на спинку ее стула.

Винсент опять в слезах, когда прощается с Моне и Олив, да она уже и счет потеряла, сколько раз плакала за этот уикенд.

Потом она и Тео идут на долгую прогулку, и он рассказывает ей, что ему и Ивонн, скорее всего, предстоит расстаться. Он говорит, что вместе с ними в Нью-Йорк приехала сестра Ивонн, которая остановилась в другом отеле, где сейчас и находится сама Ивонн; дочери там, с ней. Тео утром тоже выезжает из отеля и остаток недели проведет у друга в Гарлеме. Винсент говорит, что сожалеет по поводу Ивонн, но он вроде не огорчен. Скорее, испытывает облегчение.

– Кстати, с Лу ты совсем другая. Я заметил, – говорит он, когда они идут мимо Флэтайрон-билдинг, направляясь к Вашингтон-Сквер-парку. На улице жарко, но ветерок приятный. Киллиан на пробежке, и Винсент представляет, что они случайно натыкаются на него, потного, в шортах и с наушниками.

– Уж не хочешь ли ты этим сказать, что мне следует развестись с Киллианом, а нам с Лу, тобой и твоей следующей женщиной всем вместе затеряться где-нибудь в Европе? – беря его под руку, говорит она.

– Ух ты. Ну, раз