Она загружает фильм на айпад, лицо у нее влажное и хорошенькое, как цветок под дождем.

– Ой, это… просто студент. Из музея, – говорит Винсент. Сердце вот-вот выпрыгнет из груди, но она борется с искушением схватить с тумбочки мобильник. Вместо этого она устраивается рядом с дочерью и нажимает «Play».

Они выпивают один на двоих бокал вина и едят из пачки лимонное печенье, ставя на паузу каждый раз, когда что-то происходящее в фильме напоминает им о чем-то еще и надо это обсудить. Однажды, когда Олив еще училась в старшей школе, она заболела и осталась дома, и Винсент взяла напрокат этот фильм, который они посмотрели и очень полюбили. Это был первый фильм, который они провозгласили «своим». Мальчишки такого не понимали, а девчонкам как раз этого и было надо – фильм принадлежал им, и только им. Теперь они смотрят его каждый раз, когда оказываются вместе, даже если, включив его, занимаются другими делами. Тот факт, что так много эпизодов фильма происходит в Ирландии, просто счастливое совпадение.

На Олив пижамные шорты с божьими коровками, и Винсент спрашивает, знает ли она, что группа божьих коровок называется «loveliness»[156]. Они говорят о том, что это очень мило и что ничего лучшего они в жизни не слышали. Винсент не помнит, где именно прочитала этот факт, но вспоминает, что Лу называет их «ladybirds» вместо «ladybugs» и как это бесценно, когда наружу пробиваются кусочки его «британскости».

Дочь без остановки и по-доброму рассказывает о своей веселой соседке по квартире и о том, что у них до сих пор живет секретная кошка, а ведь в их квартирном комплексе содержание домашних животных запрещено. Ее соседка – очаровательная сумасшедшая кошатница и даже один раз хотела, чтобы они усыновили хорька, но Олив пришлось проявить твердость и отказать. А что касается мальчиков, Олив слишком разборчива и занята, чтобы сейчас об этом беспокоиться. Но все же упоминает симпатичного парня с практических занятий, который носит отличные джемпера и немного превосходит ее интеллектом, что, по ее собственному признанию, вызывает у нее некоторый интерес.

Винсент говорит про Зиллу и показывает дочери клип. Той очень нравится, она просит поставить его еще раз.

Когда фильм заканчивается, Олив спрашивает Винсент, можно ли ей задать неудобный вопрос.

– Хорошо, – говорит она, едва не сказав d’accord. Она скучает по Парижу больше, чем по Кентукки. Она жаждет оказаться в Париже. Ей кажется, что эта боль физическая.

– Скажи правду. Ты еще любишь папу? Даже после всего, что произошло?

Олив с сонным взглядом сидит, откинувшись спиной на изголовье, и заплетает длинные волосы в косу через плечо. Она так похожа на себя маленькую, на ту милую девочку-крошку у мамы-Винсент. На ребенка, которого она в муках рожала тридцать шесть часов, который уже тогда делал все на своих условиях и чей характер с тех пор не изменился. Винсент не верится, уже в который раз, как она и Киллиан в этом большом и неистовом мире сотворили Колма и Олив – двух целых новых удивительных людей.

– Да, люблю, – говорит Винсент.

Какое облегчение, что можно сказать правду, даже если только иногда. Даже если это только полуправда.

Че-е-е-ерт. Tu me manques[157].

Я сплю в твоей постели.

Она пахнет тобой.

К твоему возвращению

руки у меня будут накачаны

запредельно.

Лу прислал еще одно видео стойки на руках – в этот раз он в ее спальне, босые ноги прижаты к стене.

И будь уверена! Твои цветы

напитаны и солнцем,

и водой. Они обожают меня!

6

Утром в день свадьбы Колма светит солнце. Оно пробивается сквозь занавески и падает на голый торс Киллиана, который лежит на полу рядом с кроватью, где спят Винсент и Олив. Вчера вечером, после предсвадебного ужина, он напился вместе с Колмом и его друзьями и теперь, лежа на спине, негромко похрапывает. Олив тоже спит, а Винсент – нет, потому что ее организм считает, что сейчас полдень, хотя солнце взошло всего около часа назад.

В Париже Лу спросил ее, есть ли вероятность, что она будет спать с Киллианом, пока будет в Нью-Йорке. Она сказала, что нет, причем искренне. Это решение она приняла, еще когда они с Лу даже не целовались. Все это время, пока они были женаты, если Винсент была хотя бы самую малость расстроена из-за Киллиана, она была неспособна на физическую близость. Это выводило его из себя, да и она не жаловала у себя эту способность охладевать к нему в постели, если он только слегка огорчил ее. Она могла целовать его, да, но ей было нелегко отделить мозг и сердце от, собственно, секса. Возможно, ему это было легко, но не ей.

Она смотрит на Киллиана, спящего на полу у нее в номере.

Его готовность сделать себя уязвимым. Как он не пытается скрыть отчаяние в глазах, в голосе. Каким милым он был вчера, когда, пьяный и глупый, убедившись, что Олив уснула, стучался в их дверь. Как поцеловал ее пивными губами и сказал, что любит. Как снял рубашку и аккуратно повесил ее на спинку стула.

Она скучала по его телу, даже когда этого совсем не хотела.

Он мужчина сорока с чем-то лет. Совсем не такой, как Лу с его юношеским неистовством. В теле Киллиана есть какая-то животная грубость. Оно сбитое и жилистое, будто создано для того, чтобы рубить дерево топором.

Они семья.

Они ее создали.

Это их семья.

Ее охватывает какая-то другая нежность к мужу, когда он рядом. Сильная, страстная, ностальгическая тяга, и ей пришлось пересечь океан, чтобы ее вспомнить и испытать. Ни еженедельная доставка цветов, ни письма с сургучными печатями не сработали. Ни видеозвонки, ни сообщения, ни телефонные разговоры. А срабатывает он, спящий на полу, дышащий ровно и глубоко, она, наблюдающая за ним с кровати, и их дочь, спящая рядом с ней.

Винсент отдает свой номер девушкам для подготовки к свадьбе – пусть пользуются, главное, чтобы все поместились перед зеркалом. Николь со своей мамой тоже здесь, как и все пять свидетельниц, включая Олив. Аврора и Моне, Ивонн, Фенна и Флорентина. Еще Рамона. Матери Киллиана нет, но в церкви во время репетиции Винсент все-таки подошла к ней поздороваться. Эйлин поднялась и обняла ее, и пусть Винсент показалось, что ее обнимает кактус, на объятие она все-таки ответила.