Но сейчас я только что закончила работать, а следовательно, выгляжу как чучело. На моей форменной белой футболке вожатой расплывается огромная фиолетовая клякса от чьего-то мороженого, на плече пятно от травы: Эндрю Митчелл сшиб меня с ног в разгар особо агрессивной игры в «Али-бабу». Колени в грязи, а ремешок босоножки заклеен скотчем: порвался, когда я гонялась за Генри Ашером – мы играли в салочки. Я потная, обгоревшая и падаю с ног от усталости, не говоря уж о том, что на мне до сих пор болтается бейджик, который я сделала на уроке изобразительного искусства. Имя Энни написано такими корявыми буквами, будто это творение одного из моих подопечных.

И все же, увидев в конце ряда Гриффина Райли, я не нахожу в себе сил уйти.

Он рассматривает пакет с конфетами, крутит его в руках, как баскетбольный мяч, а потом разворачивается и швыряет в свою тележку, которая стоит в добрых шести футах от него. Пакет с грохотом отскакивает от металлического края тележки и шлепается на пол.

– Отличный бросок, – говорю я, подходя ближе, и он слегка усмехается, наклоняясь за упавшим пакетом.

Я протягиваю руки:

– Дай я попробую.

Он молча подбирает пакет и ловким движением бросает его мне. Я с трудом успеваю поймать его и поднимаю руки, готовясь к броску, но он качает головой:

– Слишком близко.

Я отступаю на пару шагов назад, нервничая под пристальным взглядом его серых глаз. На этот раз пакет изящно рассекает воздух и приземляется ровно в центр тележки. Я с победоносным видом поворачиваюсь к Гриффину.

Он кивает:

– Неплохо.

– С настоящим мячом у меня лучше получается.

– Да неужели?

– Вообще-то нет, – признаюсь я. – На самом деле ужасно. Зато с мини-мячиками отлично выходит.

– Которые в игровых автоматах, что ли?

– Именно, – говорю я. – Я просто чемпион по мини-баскетболу.

– И образец скромности, – с совершенно серьезным видом замечает он.

– Ну, – я пожимаю плечами, – сложно скромничать, когда ты так хорош, как я.

Он тянется к полке с разноцветными упаковками печенья.

– Я бы на это посмотрел, – говорит он, не глядя на меня. У него есть манера при разговоре так наклонять голову, что невозможно понять, о чем он думает. Это и бесит, и интригует, и смущает одновременно. На испанском я любила задать ему какой-нибудь вопрос, просто чтобы посмотреть, как он обернется, переводя взгляд с моего лба на мою парту, но никогда не глядя мне в глаза, и пытаться угадать, нравлюсь я ему или он меня боится, или что-то еще.

В течение многих месяцев наше общение сводилось к этому: вопросы о спряжении глаголов и прошедшем времени, всяких «ола», «мучас грасиас» и «адьос». У нас даже не было общих друзей. Сложно сказать, было ли у нас вообще что-то общее. Школа у нас большая, и впервые я встретилась с ним на уроке испанского у сеньора Мандельбаума. Но мне сразу же захотелось познакомиться с ним поближе.

Он нисколько не упрощал мне задачу. В нем странным образом сочетались замкнутость и прямота. В основном он вел себя очень тихо и преувеличенно вежливо, но мог быть и шокирующе честным. Однажды я попросила его посмотреть, не попало ли мне что-то в глаз. Он обернулся, внимательно на меня посмотрел и пожал плечами:

– Ага. Глазная козявка.

Но штука в том, что Гриффин был сногсшибательно красив. Взъерошенные каштановые волосы, мужественный подбородок, восхитительные серо-голубые глаза и невероятно высокий рост – он был на целый фут выше меня. В классе у него вечно коленки упирались в парту. Он мог бы сойти за серфера или лыжника – какого-нибудь отпадного мачо из кино.

Но он зачем-то портил свой внешний вид, чуть не каждый день одеваясь в одно и то же: брюки цвета хаки и голубую рубашку. Эта странная униформа делала его похожим не то на бойскаута, не то на бродячего торговца Библиями, не то на сотрудника самого скучного в мире офиса.

Но даже этого было недостаточно, чтобы девчонки перестали пялиться на него в столовой – а это было единственное место, кроме уроков испанского, где я его видела. Он, как правило, держался сам по себе и ел в наушниках, уткнувшись в телефон. Сложно сказать, то ли он так хорошо умел игнорировать чужое внимание, то ли просто его не замечал.

Было в нем что-то совершенно магнетическое. Всякий раз при виде него у меня возникало незнакомое желание схватить его за плечи, усадить на стул и заставить открыть мне душу. Он был загадкой, которую непонятно почему мне отчаянно хотелось разгадать. Но на корявом испанском мало что узнаешь про человека. Я ужасно хотела пообщаться с ним побольше. И желательно на английском.

Теперь же взгляд Гриффина скользит мимо меня к кассам, и я не могу понять, то ли он опаздывает, то ли ему скучно. Но каким-то образом наша встреча в непривычной обстановке, за пределами школы, придает мне храбрости.

– Ты когда-нибудь был в баре «У Хола»? – спрашиваю я, не успев подумать.

– Это который на Маккинли?

– Там есть игровые автоматы. Может, нам… – Я на секунду умолкаю, надеясь, что он перехватит инициативу, но он этого не делает. Только шаркает шлепанцем по блестящему линолеуму, и мое неоконченное предложение неловко повисает в воздухе.

Я никогда так не делала – хотя сама не знаю, что именно я пытаюсь сделать. В общем, я никогда не пыталась сделать первый шаг. А теперь меня мучает раскаяние за все те случаи, когда я сама колебалась в таких ситуациях: не сразу отвечала на смску с предложением встретиться, начинала кашлять после того, как меня приглашали в кино, медлила с ответом на более формальное приглашение на школьную дискотеку. Теперь мне хочется забрать назад все эти лишние секунды. Потому что это – ужасающая пауза, чудовищное молчание – мучительно.

Я указываю на пакетик с конфетами, лежащий на дне тележки, и предпринимаю последнюю попытку:

– Может, проверим, кто выиграет в настоящий баскетбол?

Целую секунду мне кажется, что он ответит «нет». Его лицо принимает отстраненное и необъяснимо напряженное выражение, и я готовлюсь быть отвергнутой прямо здесь, в восьмом ряду супермаркета. Но потом он как будто расслабляется, несколько раз моргает, и его лицо смягчается.

– Давай, – наконец отвечает он. – Может, завтра?

В тот вечер, пока я чищу зубы, моя одиннадцатилетняя сестра Мег, которая повсюду ходит за мной хвостиком, появляется в дверях нашей общей ванной.

– Так что, – спрашивает она, нарочито мечтательно хлопая ресницами, – это свидание?

Я на мгновение задумываюсь, потом сплевываю