по гладкому белому небу. Но Ноа все еще сидит на земле, скрючившись, как мокрица. Время от времени я похлопываю его по плечу, но его от этого передергивает.

Наконец, незадолго до конца моей смены – как будто он отсчитывал минуты, – Ноа поднимает голову.

– Ты в порядке? – спрашиваю я, но он не отвечает. Он сосредоточенно смотрит на здание школы, перед которым выстраиваются остальные ребята в ожидании родителей.

Так и не дождавшись ответа, я говорю:

– Завтра будем играть в другую игру, обещаю. – Я не знаю, что его так расстроило: игра в салки, неожиданное прикосновение чьей-то руки или просто солнце, трава и весь этот летний день. Может быть что угодно. Ужасно не знать, что именно.

Но я продолжаю говорить, сама понимая отчаянность своих усилий.

– Попробуем сыграть в захват флага, – обещаю я, хотя мы каждый день пробуем новые игры, и каждый раз все кончается одинаково. – Или в светофор. Или в «делай как я». Я думаю, это тебе должно понравиться…

Ноа ничего не отвечает, просто встает с абсолютно непроницаемым выражением лица, отряхивает траву с колен и идет в сторону парковки.

Не слишком обнадеживающая реакция, но я решаю считать это согласием и иду за ним.

В конце каждой смены, когда пора расходиться по домам, начинается хаос: получасовые попытки навести хоть какой-то порядок и сдать детей с рук на руки. Мамаши нетерпеливо выглядывают из машин, няни кричат своим подопечным, чтобы те не забыли контейнер для еды, а вожатые делают все возможное, чтобы никого не задавил медленно двигающийся мини-вэн.

Сегодня я отвечаю за безопасность, что, по сути, означает стоять посреди дороги и надеяться, что никто не заденет меня зеркалом заднего вида. На часах всего 14.07, но больше половины детей уже разобрали. Остальные сидят, скрестив ноги, под деревьями у входа в школу, роются в рюкзаках, обмениваются фенечками или швыряются всякой всячиной в младших вожатых.

Мы идем точно по графику, но я все равно поглядываю на часы. Гриффин должен забрать меня в 14.30, и хотя к 14.20 всех детей обычно разбирают, у меня останется всего несколько минут, чтобы переодеться. Я взяла с собой свой любимый наряд – бледно-желтый сарафан, пожалуй, слишком нарядный для похода на игровые автоматы. Но я ни за что не допущу, чтобы он снова увидел меня в потной форменной футболке. Не в этот раз.

К 14.18 осталось всего трое: восьмилетние близнецы, одинаковые во всем вплоть до оранжевых кроссовок, и Ноа, сидящий спиной к парковке и сосредоточенно барабанящий по стволу дерева.

Многие вожатые уже разбежались. Остались только я и Алекс Санчес, который в этом году пойдет в выпускной класс. Он любит дразнить меня за мои веснушки, которых с каждым днем становится все больше, и вообще ведет себя со мной куда добрее, чем мог бы, учитывая, что он на целый год старше и к тому же звезда футбольной команды.

Но в этом особенность лета: обычная школьная иерархия в это время рушится как карточный домик. Все меняется, смещается, принимает новые формы.

Лето – великий уравнитель.

Вскоре подъезжает мама близнецов, рассыпаясь в извинениях, и Алекс, бросив на меня сочувственный взгляд, уходит.

– До завтра, Веснушка! – говорит он, шагая к машине. Уже 14.22, на парковке воцарилась тишина. Ноа сидит, сгорбившись, все еще лицом к дереву, и через его тоненькую лагерную футболку просвечивают позвонки. Ветер ерошит его рыжие волосы, он рассматривает обтрепанный кончик шнурка на своем ботинке.

За спиной у нас открывается дверь школы, и появляется мистер Хэмилл с розовым клейким листочком на пальце. Он смущенно протягивает его мне, и я вижу, что там нацарапан номер телефона.

– Я несколько раз пытался дозвониться его маме, – говорит он, – но она не берет трубку, а мне надо к стоматологу. – Поморщившись, он указывает на свой рот. – Коронка слетела.

Я перевожу взгляд на въезд на парковку, где вскоре должна появиться машина Гриффина.

– Мне ужасно неловко, – вздыхает мистер Хэмилл. – Но его мама обычно не опаздывает, так что вряд ли она надолго задержится. Ты не против подождать с ним?

Ноа шевелится, поворачивается к нам лицом. Когда я смотрю на него, наши взгляды встречаются, и на долю секунды он смотрит мне в глаза, а потом снова отворачивается.

Уже 14.28.

– Конечно, – говорю я, потому что я всегда так говорю. – С радостью.

К тому моменту, как машина Гриффина – нечто старое, шумное и синее – заруливает на парковку ровно в 14.30, я уже второй раз набираю номер мамы Ноа. Я нажимаю отбой. Меня охватывает паника. Все должно было пойти совсем не так. Ноа ходит кругами вокруг дерева, водя пальцами по грубой коре, и я снова вспоминаю о припрятанной в туалете сумке, где лежит не только сменная одежда, но еще и дезодорант, духи и расческа – все это мне сейчас отчаянно бы пригодилось.

Но на это уже нет времени: Гриффин уже идет в мою сторону, приподняв руку в неловком приветствии и переводя глаза с меня на Ноа, который как раз перестал ходить кругами и теперь просто стоит на месте, уставившись на нас.

– Привет, – говорю я, и Гриффин улыбается. На нем все те же брюки и рубашка, но волосы на этот раз недавно причесаны и еще слегка влажные. Хотя на улице жара градусов под пятьсот, а воздух такой влажный, что его можно пощупать, он каким-то образом умудряется выглядеть неправдоподобно круто.

От чего я чувствую себя еще большей растрепой.

– Привет, – говорит он.

– Мне так жаль… – начинаю я, еще до того, как он успевает пересечь парковку. Я указываю на Ноа и беспомощно пожимаю плечами. – Его мама еще не приехала, так что мне надо подождать с ним, а это значит, что я не могу…

– Ничего, – говорит Гриффин. – Подожду с тобой.

– Тебе необязательно это делать, – выпаливаю я, и он поднимает брови.

– Знаю, – твердо говорит он. – Но мне хочется. Иначе бы не предлагал.

Его слова повисают в воздухе на слишком уж долгое мгновение, и я наконец не отвечаю:

– Ну тогда ладно.

– Тогда ладно, – кивает он и уже идет мимо меня к Ноа. Они секунду смотрят друг на друга, потом оба отводят глаза. Гриффин делает шаг вперед, Ноа – назад, как танцоры, репетирующие танец. Повисает длинная пауза, и я с любопытством смотрю на них, ожидая, что будет дальше. Наконец Гриффин поднимает руку, слегка помахав Ноа.

– Привет, – говорит он. – Я Гриффин.

Ноа смотрит на него, прищурившись и задрав голову. А потом, к моему удивлению,