неутверждение заключенного им мирного докончания и, следовательно, принесет большой вред государству. Расчет его оказался верен: государь сам выехал встретить образ Всемилостивого Спаса, причем пожаловал посла к своей руке и похвалил его службу. Это не избавило, однако, Нащокина от дальнейших неприятностей. Ему предложены были допросные пункты относительно его действий по малороссийским делам, и он принужден был оправдываться. Нащокин некоторое время продолжал еще составлять запутанные проекты и подавать докладные записки о мерах к успокоению Малороссии и добиваться их обсуждения в царском совете; но политическая роль его скоро окончилась. В феврале следующего, 1671 года, после брака царя с Натальей Кирилловной, Артамон Сергеевич Матвеев получил в свое ведение и Посольский приказ. Чтобы смягчить отставку Ордина-Нащокина, царь назначил его главой большого посольства в Польшу, со званием ближнего боярина. Но и по сему поводу он не преминул подать пространный доклад, наполненный личными сетованиями и требованиями самых широких полномочий, – доклад, возбудивший большое неудовольствие у царя и его ближайших советников. Из них Матвеев как начальник Посольского приказа составил для Нащокина наказ, строго определявший сферу его полномочий. Тогда он стал отказываться от посольства под предлогом болезни, и его охотно уволили. Вместе с тем и самое посольство было направлено теперь не в Варшаву, а на границу в известное Андрусово. Потеряв все свое придворное влияние и значение, Ордин-Нащокин в конце того же 1671 года испросил у царя разрешение поступить в монастырь. Он удалился в свой родной Псковский край, где в Крыпецкой пустыни в феврале 1672 года постригся в монахи под именем Антоний.

Меж тем малороссийская смута, вновь поднятая Дорошенком, не прекращалась. Его попытка вооруженной рукой захватить Левобережную Украйну встретила успешный отпор со стороны Многогрешного. Тогда он против последнего пустил в ход разные интриги. По мысли Дорошенка, преданный ему митрополит Тукальский своими жалобами на отнятие Многогрешным церковных имуществ у духовенства добился в Константинополе того, что вселенский патриарх отлучил левобережного гетмана от церкви. Но московское правительство вскоре посланную патриарху милостынею и своим ходатайством побудило снять это отлучение. Дорошенко теперь прибег к другому образу действия, именно к тому, который так удался ему в отношении Брюховецкого. Оставив по наружности всякую вражду, он завел с Многогрешным дружеские сношения и начал постепенно возбуждать его неудовольствие против Москвы. Простодушный или, точнее, умственно ограниченный Многогрешный пошел на эту удочку. А поводов к сему неудовольствию у него оказалось достаточно, хотя московское правительство продолжало оказывать ему милостивое внимание, жаловать маетности, посылать подарки и тому подобное. Но оно, во-первых, отказало в его просьбе о возвращении в Малороссию епископа Мефодия; во-вторых, не разрешило прислать на съезд Нащокина с польскими комиссарами казацких депутатов, вопреки Глуховскому договору; в-третьих, слишком добросовестно исполняя статьи Андрусовского договора, оно не решалось принять военные меры против польских нападений и грабежей, чинимых особенно в монастырских имениях почти под самым Киевом. Чтобы удовлетворить гетмана, правительство дозволило ему прислать в Москву депутатов для присутствия при переговорах с польским посольством, во главе которого стоял Ян Гнинский. Многогрешный прислал киевского полковника Солонину с товарищами; но польские послы воспротивились их присутствию при переговорах, что еще более усилило неудовольствие и толки о намерении царя возвратить полякам левый берег. Переяславский полковник Дмитрашко Райча затеял бунт против гетмана; хотя последний успел подавить этот бунт, но был оскорблен отказом киевского воеводы князя Козловского прислать ему отряд на помощь под предлогом неимения о том указа.

Всеми сими обстоятельствами Дорошенко и Тукальский ловко воспользовались и начали уже склонять Многогрешного к измене царю и подданству султану, подавая ему виды на правобережное гетманство после смерти его, то есть Дорошенка. До московского правительства доходили слухи об этих тайных сношениях; сначала оно не придало им значения, так как сам Многогрешный сообщил ему о первых присылках из Чигирина. Но московские воеводы доносили, что они замечают среди казаков какое-то необычное движение, какие-то приготовления и продолжение слухов о намерении государя выдать полякам Восточную Украйну. Мало того, теснимый одно время поляками и своим соперником Ханенком, Дорошенко просил помощи у Многогрешного и получил ее. Не без участия Дорошенка и Тукальского пущен был слух, что государь намерен сменить Многогрешного, а на его место поставить полковника Солонину, находившегося тогда в Москве. Жадный к стяжаниям, как и предшественник его, притом грубый в обращении, Многогрешный страдал еще страстью к вину, а в пьяном виде он был очень вспыльчив и дерзок на язык; причем нередко принимался бранить Москву и грозить, что найдет себе другого государя, намекая на турецкого султана; на противоречащих ему бросался с обнаженной саблей. Напрасно архиепископ Лазарь Баранович, вновь сделавшийся блюстителем митрополии, убеждал гетмана письменно, а известный протопоп Адамович лично, чтобы он не верил слухам. Напрасно и начальник Малороссийского приказа А.С. Матвеев употреблял разные меры и отправлял посланцев с грамотами, чтобы успокоить Многогрешного. Дело кончилось тем, что в ночь на 13 марта 1672 года в Батурине старшина, с обозным Петром Забеллой во главе, сама схватила Демьяна Многогрешного и отправила его в Москву с генеральным писарем Мокриевичем и протопопом Адамовичем, ссылаясь на то, что необходимо было предупредить междоусобное кровопролитие, так как гетман уже решил выступить в поход и соединиться с Дорошенком. Брат Демьяна Василий, полковник Черниговский, пытался спастись бегством. Сначала он обратился за помощью к архимандриту Черниговско-Елецкого монастыря Иоанникию Голятовскому; но тот не допустил его спрятаться в своем монастыре. Тогда Василий, переодетый в монашеское платье, пришел в Киево-Братскую обитель, где и открылся ее игумену и ректору киевских школ Варлааму Ясинскому. Ввиду строгих поисков беглеца игумен, опасаясь навлечь на себя опалу, сообщил о том киевскому воеводе князю Козловскому, который немедленно велел схватить Василия Многогрешного и под сильным конвоем отправить в Москву. Здесь обоих братьев подвергли допросу с пристрастием, то есть с пыткой; после чего они были приговорены к отсечению головы; но у самой плахи их помиловали и затем сослали в Сибирь вместе с женами и детьми. Туда вслед за ними отправили и знаменитого атамана Серко: он вздумал добиваться гетманского достоинства; тогда его соперники и завистники поспешили обвинить его в изменнических замыслах, схватили и отправили в Москву.

В июне того же 1672 года в Казачьей Дуброве (между Путивлем и Конотопом, в 15 верстах от Путивля), в присутствии боярина Ромодановского и его ратных людей, а также архиепископа Лазаря Барановича, происходила генеральная рада для выбора гетмана. Вольными голосами выбран был генеральный судья Иван Самойлович, сын священника, переселившегося с Правобережной Украйны на Левобережную. Тотчас ему вручили булаву, знамя и бунчук.