прежде всего не думало нарушать постановления Андрусовского перемирия, по которым западная сторона оставлена за Польшей. Тогда Дорошенко обратился с настойчивой просьбой к турецкому султану о формальном принятии Украйны под свою руку. Занятая войной с венецианцами, Турция не могла оказать помощь Дорошенке собственным войском. Султанский чауш прибыл к нему с гетманскими клейнодами в то именно время, когда Суховеенко с казацкими полками и крымскими царевичами сильно теснил Дорошенко. По требованию чауша царевичи покинули Суховеенка. На помощь Дорошенке пришла орда Белгородская, которая подчинена была не хану Крымскому, а паше Силистрийскому. Между тем Суховеенко сложил с себя гетманство и передал его уманскому полковнику Михаилу Ханенке; последний признал себя подданным Речи Посполитой и продолжал борьбу с Дорошенком; снова призвав на помощь крымцев, он осадил соперника, принужденного запереться в Стеблеве. Но Серко помог Дорошенке взять верх. Ханенко и Суховеенко ушли на Запорожье; а принявший их сторону и снявший с себя монашеское платье Гедеон или Юрий Хмельницкий попал в плен и был отослан в Царьград, где его засадили в Семибашенный замок.

Пока происходили эти события, между Москвой и Польшей шли переговоры о более тесном сближении и о заключении вечного мира. Но тут выступил на передний план вопрос о предварительной отдаче Киева полякам. Уполномоченные обеих сторон съехались в Мигновичах. С московской стороны вел переговоры все тот же Ордин-Нащокин, который жил в Мигновичах еще с марта 1669 года и оттуда следил за выбором нового польского короля. Гораздо позднее его прибыли сюда комиссары с польской стороны: Ян Гнинский, Николай Тихановецкий и Павел Бжостовский. Съезд уполномоченных открылся не ранее конца сентября. Поляки потребовали не только исполнения Андрусовского договора относительно Киева, но и возвращения всего, что было приобретено Москвой по сему договору. О последнем требовании Нащокин не хотел и говорить. Но относительно Киева пришлось толковать долгое время и оттягивать решение вопроса. События ясно указывали, какое важное значение имел этот город для всего малороссийского вопроса и как Восточная Украйна волновалась при одной мысли о возможности его возвращения полякам; а в церковном отношении, как митрополичья кафедра, он оказывал бы самое неблагоприятное влияние на всю Украйну, если бы снова очутился в руках поляков. Поэтому московское правительство и прежде неоднократно давало понять местному духовенству и старшине, что оно не намерено возвратить Киев полякам, а Нащокин получил теперь инструкцию всякими способами отклонять вопрос о сдаче. Главной отговоркой служило общее смутное состояние Украйны и захват Дорошенком некоторых украинских городов на московской стороне (Остра, Козельца, Барышполя и др.). Московские уполномоченные, кроме того, нашли возможность придраться к неким оскорбительным «листам» и «пашквилю», напечатанным тогда в Польше против Московского государства, и выставили их нарушением Андрусовского договора, обязавшего Польшу и Россию быть в дружеских, союзных отношениях. Переговоры затянулись до марта 1670 года. Как ни упорно требовали поляки сдачи Киева, но надвигавшаяся тогда опасность со стороны Турции, расстроенное состояние самой Польши и бездеятельность нового короля привели их к уступчивости; вопрос о Киеве был отложен, а прочие статьи Андрусовского перемирия подтверждены, и возобновлено обоюдное обещание стоять общими силами против басурман.

Долгое пребывание Ордина-Нащокина в Мигновичах было последней его службой в качестве царского посла и уполномоченного. В это время его значение первого дипломатического дельца и доверие к нему государя сильно пошатнулись и вместе с его должностями переходили к новому царскому любимцу, Артамону Сергеевичу Матвееву. Уже в октябре 1669 года, когда Нащокин пребывал в Мигновичах, бывший дотоле в его ведении малороссийский приказ передан Матвееву, пожалованному званием думного дворянина. Это назначение произвело благоприятное впечатление в Малороссии, где уже успели оценить Матвеева за его приветливый характер и постоянную готовность оказывать услуги украинским деятелям; тогда как упрямый, жесткий в обращении Нащокин вооружил против себя малороссов, так же как он успел вооружить в Москве и своих подчиненных, в особенности дьяков. Своими политическими рассуждениями и длинными наставительными посланиями, написанными витиеватым невразумительным языком, он успел наскучить уже самому царю, и тем более, что эти послания почти всегда были пересыпаны указаниями на его усердную и полезную службу, а также вечными жалобами на происки и козни придворных врагов и завистников. А между тем царь уже мог из разных опытов убедиться, что политические проекты и рассуждения его канцлера (как величали Нащокина иноземцы) на деле большей частью не оправдывались. Особенно усердно предавался он всяким посланиям в Москву и докладным запискам во время своего годового пребывания в Мигновичах, где имел много свободного времени. Но в то же время приходили из Малороссии разные на него жалобы, более или менее основательные. Так, архимандрит Киево-Печерской лавры Гизель сетовал на то, что его секретные донесения о делах Украйны Нащокин показывал польскому послу Веневскому, бывшему в Москве в конце 1667 года для подтверждения Андрусовского договора. А во время съезда в Мигновичах осенью 1669 года польские комиссары составили с согласия Нащокина воззвание к Дорошенку, причем говорилось, что король всем казакам обеих сторон Днепра вины их прощает и разрешает прислать депутацию на съезд. С этим воззванием они послали прапорщика Крыжевского, который дорогой показал его разным лицам; из него стали выводить заключение о намерении воротить Восточную Украйну под власть короля; что произвело немалое волнение в умах; особенно оскорбился гетман Многогрешный, находя тут обращение только к Дорошенку, а свое имя даже неупомянутым. Затем Нащокин усердно, но неискусно преследовал мысль о подчинении Киевской митрополии московскому патриарху; во время своего пребывания в Мигновичах он вошел в тайные сношения с Иосифом Тукальским, обещая признание за ним Киевской митрополии на условии сего подчинения; причем даже не спрашивал согласия из Москвы, где уже перестали думать о Тукальском, убедись в его неискренности и в том, что его нельзя отделить от Дорошенка. Мало того, Нащокин не соблюдал должной осторожности при сих тайных сношениях; любя окружать себя людьми польской культуры, он взял к себе в службу того православного шляхтича (Лубенка), который привозил ему письма Тукальского; а этот шляхтич разболтал о письмах опять в смысле намерения Москвы возвратить полякам Левобережную Украйну, что еще более усилило в ней тревожные толки и вызвало потом формальную жалобу гетмана Многогрешного. Вообще поведением Нащокина царь был настолько недоволен, что, когда тот в марте 1670 года приехал с посольского съезда, ему велено было поставить сопровождавший его на съезд образ Спаса в церкви Дорогомиловской слободы, а самому ехать к себе на двор и ждать царского указа.

Ордин-Нащокин, рассчитывая на доброту государя, отказался исполнить его повеление под предлогом, что такая явная немилость будет сочтена поляками за