правда, посмертно. Копы все насквозь продажные, в положительные герои не годятся. Я вспомнил, что читал в юности в СССР и перенес на американские реалии. Придумал хлесткое название «Право на месть». В жвачке для обывателей содержание — ничто, название — всё. Дальше выбрал, кто, кому и за что воздаст. Первые страницы шли туго, а потом расписался. Жаклин сказал, что делаю курсовую работу. Не хотелось пасть в ее глазах окончательно. Ковбои не строчат пьески.

Хорошо ли, плохо ли, но за три недели накропал часовую радиопьесу (пятьдесят две страницы особого формата), умудрившись ровно посередине влепить эффектный клиффхенгер, чтобы слушатели вернулись после продолжительного блока рекламы. Мне понравилась, а если кому-то нет, то у него плохой литературный вкус. Решил на всякий случай взять псевдоним, чтобы военный летчик Шон Вудворд был сам по себе, а драматург Алекс Блэкброу (английский вариант моей настоящей фамилии) сам по себе.

Дальше начиналось самое важное — пристроить свое детище. Можешь быть гением, но, если не умеешь продвигать свои произведения, умрешь никем. В университете я полистал толстый телефонный справочник штата Техас и нашел в Далласе литературного агента Арнольда Гинзбурга, созвонился с ним. Женский голос в телефонной трубке предложил прислать рукопись по почте. Я настоял на личной встрече, потому что на выходные намечался полет в Нью-Йорк, где литературных агентов больше, а у меня всего три экземпляра, из них два под копирку, причем последний, плохо читаемый, для себя.

Офис Арнольда Гинзбурга располагался на первом этаже пятиэтажки из красного кирпича, между продуктовым и цветочным магазинами. В приемной сидела секретарша — пожилая дама с черным шиньоном в виде башни, который, как мне казалось, рухнем при резком повороте головы. Это она пыталась отфутболить меня. Такая вот сейчас особенность американского бизнеса: фирма может быть нищей, но секретарша обязательна. Напоминали мне обедневших дворян, которым жить негде, жрать нечего, но держат слуг. Литературный агент оказался лет сорока, усатым и толстым, едва помешался в кресле из темно-коричневой кожи, изготовленном по специальному заказу. Курил небольшую трубку из вишневого дерева, набитую ароматизированным табаком. Смотрел на меня с тоской: еще один графоман… Видимо, убедила его в этом моя настырность.

— Где-нибудь публиковался, ставился? — первым делом спросил он.

— Нет, — соврал я. — Так ли это важно?

— Для редакторов очень важно, — проинформировал он.

— Давай не будем тратить время на болтовню, — предложил я, положив на стол рукопись в скоросшивателе. — Читаешь три страницы. Если не интересно, возвращаешь, и я молча ухожу.

В его глазах проявился интерес. Видимо, наглых навидался, а вот таких самоуверенных — нет. Он открыл рукопись, пробежал список из пяти героев, причем три роли женские. Слабого пола всегда больше, а в театрах — намного. Агент посмотрел на меня с еще большим интересом, перевернул следующую страницу, начал читать, попыхивая время от времени трубкой. Перерыв сделал только раз, посередине радиопьесы, чтобы набить трубку по-новой.

Дочитав до конца, сказал твердо:

— Будем работать вместе. Моя ставка пятнадцать процентов. Только на большие гонорары не рассчитывай, пока не сделаешь имя.

Я оставил свои координаты и уехал.

Позвонил Арнольд Гинзбург через восемь дней:

— «Радио Далласа» готово заплатить двести баксов. Если у них пройдет хорошо, можно будет предложить более серьезной радиостанции. Что скажешь?

— Если бы был вариант лучше, ты бы не предложил этот, — ответил я. — Подписываем.

По словам агента радиопьеса прошла неплохо. Успех надо закрепить, и желательно с тем же героем: слушатели любят знакомых. И я сразу начал отстукивать вторую радиопьесу, потому что самая важная ее часть — хлёсткое название «Смерть в рассрочку» — уже была позаимствована из будущего, не помню, у кого.

5

102

Взрыв главного корпуса Техасского университета произвел бы, наверное, меньшее впечатление, чем публикация моей статьи в самом влиятельном научном журнале по химии. Я получил ноябрьский номер «Американского журнала химического общества» раньше, чем он поступил подписчикам и в библиотеку, успел морально подготовиться к этой реакции. Первым меня поздравил профессор Фредерик Тейсберг, вломившись с журналом на лекцию по механике, которую читал профессор Эдвард Чарчхилл.

— Извини, коллега, но у нас чрезвычайнейшее событие — «Американский журнал химического общества» опубликовал научную статью нашего студента Шона Вудворда! — огласил он, показав всем присутствующим ноябрьский номер. — Надо же, втихаря от всех — и такое важное научное открытие! Даже два! Еще и агрегат по производству окрашенного полиэтилена с очень оригинальным решением процесса смешивания!

— Я не был уверен, что это представляет серьезный научный интерес. Послал в журнал, чтобы узнать независимое мнение, а они согласились опубликовать. До выхода статьи не верил, что сделают так, — включив непрактичного ботана, сказал я.

— Придешь на мою лекцию и расскажешь нам, как добился успеха. Я повешу объявления, приглашу всех желающих, — потребовал профессор Тейсберг.

— Хорошо, — согласился я.

Когда он ушел, флегматичный профессор Чарчхилл спокойно произнес:

— Я нисколько не удивлен. Если человек свободно владеет теоретической механикой, ему под силу и любые другие технические задачи.

Мой бенефис прошел в самой большой аудитории университета. Пришли на него в основном преподаватели и студенты отделения химии и инженерных специальностей. Среди остальных заметил исполняющего обязанности президента университета Теофила Пейнтера, профессора зоологии. Предыдущий не нашел общий язык с попечителями. Была и Жаклин Беннет, которая смотрела на меня так, словно наконец-то разоблачила мошенника, много месяцев надувавшего ее. Свободных мест не было, некоторые сидели на ступеньках в проходах. По американским меркам мое открытие имеет очень важную научную роль, потому что имеет практическое применение, а именно два патента, которые должны обогатить меня. Всё нужно измерить деньгами, а если такое вдруг каким-то чудом невозможно, то и возиться нет смысла.

Я пришел раньше, нарисовал на доске кривой чертеж червячного пресса по производству окрашенного полиэтилена. До начала представления перекинулся парой слов с профессором Тейсбергом, который изложил план, как будет проходить шоу. Янки даже из собственных похорон устроили бы представление, но не могут уступить место конферансье кому-то другому. Сперва должен выступить он, как мой непосредственный руководитель и вдохновитель. Вовремя примазаться — стать соавтором. Не думаю, что профессор Тейсберг убедил в своей руководящей роли хоть кого-то, потому что все запомнили его слова, что я сделал открытие втихаря.

Дальше выступил я. Подробно рассказал, как в голову пришла мысль, что разноцветная пленка будет более востребована, как начал подбирать красители, как обратил внимание, что после добавления сажи полиэтилен изменил не только цвет, но и физические свойства, и попробовал понять, что и как изменилось.

— А почему именно сажа? — спросил профессор Тейсберг.

— Во-первых,