локонов, чтобы они обрамляли твое лицо. Ты всегда прекрасна, но… — Он замолкает, тихо смеясь, и я могу представить, как его ямочки становятся глубже, когда он качает головой. — Могу я помыть твои волосы?

Я киваю, не доверяя своему голосу. Его пальцы начинают массировать мою кожу головы, прежде чем покрыть мои волосы легким, чистым душистым мылом. Он заботится, избавляя их от узлов, не дергая слишком сильно, и странно осознавать, что это те же самые руки, которые он открывал много раз для меня. Мои руки ослабевают, чем больше я расслабляюсь, наслаждаясь заботой, как никогда раньше. Но его пальцы останавливаются, а ноги напрягаются по обе стороны от меня. Не глядя вниз, я провожу рукой по своему туловищу, резко втягивая воздух, когда нажимаю на синяк.

Кейден обхватывает мое запястье мыльной рукой.

— Что случилось?

Тепло, которое я чувствовала с Сорином, покидает меня, и все, что мне остается, это стыд. Кейден запрокидывает мою голову назад и нежно ополаскивает мои волосы, пока я нахожу слова.

— Драконы не были счастливы, когда увидели меня. Они считали меня иллюзией и пытались доказать, что я настоящая, но… — Я прочищаю сдавленное горло и тереблю свой кулон. — Могу я теперь помыть твои волосы?

— Тебе не обязательно, — отвечает он. — Но ты можешь, если хочешь.

Я оглядываюсь через плечо, стоя на коленях между его ног, на мгновение, забыв, как дышать. Я много раз видела его грудь, но сомневаюсь, что когда-нибудь привыкну к его красоте. Розовые, белые и красные шрамы, выделяющиеся на его оливковой коже, и звезды на его ребрах, которые тянутся над поверхностью. Он проводит руками по моим бокам, как только я устраиваюсь, и смотрит на меня так, словно нет никого, кого он хотел бы видеть перед собой… как будто никого другого не существует, кроме меня.

Его грудь неровно поднимается и опускается, когда он принимает меня, язык медленно скользит по его губам, а его взгляд задерживается на моей груди.

— Прекрасная, — бормочет он, больше себе, чем мне. — Ты, воплощение красоты.

Он поднимается с края ванны, чтобы я могла помыть ему волосы, не проливая воду на пол. Его твердая член упирается мне в живот, и я закусываю губу, чтобы не застонать, но он обнимает меня за лицо, нежно используя большой палец, чтобы высвободить мою губу из зубов. Дыхание Кейдена согревает мои губы, а его рука на моем бедре согревает все, из чего я сделана. Я кладу руку ему на грудь и провожу водой по порезу на его бицепсе и под глазом.

— Поговори со мной, дорогая. — Нежность в его тоне усиливает мою реакцию на него.

— Драконы успокоились, как только поняли, что я не иллюзия, — начинаю я, приподнимая его подбородок, чтобы сполоснуть волосы водой. Я могла бы часами играть с мягкими волнистыми прядями. Его глаза закрываются, и я задаюсь вопросом, позаботился ли о нем кто-нибудь еще, эгоистично надеясь, что я первая. — Но их метод проверки заключался в том, чтобы ударить меня хвостом.

Его глаза резко распахиваются, и все следы покоя теряются, когда он пристально рассматривает темно-фиолетовые пятна.

— Пожалуйста, не суди их за это. Они так страдали. Это небольшая цена. — Слезы текут из моих глаз, и я быстро вытираю их. — Я знаю, что ты не согласишься, так что можешь ничего не говорить, но я заслужила эту боль.

— Нет, Эл. Нет. — Он вздыхает, наклоняясь вперед, чтобы прижать голову к моему животу, все еще поглаживая руками мои бока. Синяк на моей правой стороне тянется от груди до пупка, а левый, примерно в два раза меньше. Он нежно тянет меня вниз, снова усаживая между своих ног, и наклоняется вперед, чтобы поцеловать мои слезы. — Ты не заслуживаешь этой боли.

— Боги, — я выдавливаю из себя смех. — Прости, что я снова стала такой.

— Послушай меня. — Он отстраняется и обрамляет мое лицо. — Терпеть боль не значит, что ты ее заслуживаешь.

— Иногда я чувствую себя такой виноватой… — Я облизываю соленые губы. — За то, что выжила.

— Я понимаю. — Он тянется под воду, чтобы схватить мою руку и положить ее на свою покрытую шрамами щеку. — Но они свободны и больше не просто выживают. Они возвращают себе небеса.

Я улыбаюсь, поворачиваюсь к запотевшему окну, чувствуя себя легче от осознания того, что мои драконы летают где-то рядом.

— Как долго ты меня искал?

— Я искал тебя везде, где бы я ни оказался в мире, с тех пор, как я себя помню. — Он проводит рукой по своим мокрым волосам, прежде чем скользнуть ими по моей руке. — Я видел тебя однажды, когда был мальчиком, на последнем празднике летнего солнцестояния, который ты посетила перед заключением.

У меня отвисла челюсть.

— Мы познакомились, когда были детьми?

— Боги, нет. Я был всего лишь простолюдином. Я сломал запястье, упав с крыши, пытаясь получше тебя разглядеть. Ты была там в своем фиолетовом платье с драконами, сидящими на твоих руках, кормила их медовыми булочками, в своем собственном мире с ними, и я хотел быть его частью. — Он смеется, и звук его счастья согревает темные части меня лучами золотого света. — Я даже заставил свою мать научить меня рецепту черничного пирога, который она испекла на мой день рождения, чтобы я мог подкупить тебя, чтобы ты стала моим другом.

Я наклоняюсь ближе, провожу руками по его мокрым волосам, представляя его более молодую версию, стоящую на табурете с мукой на щеках и черникой на пальцах.

— Ну, наверное, ты бы мне нравился гораздо больше, если бы ты принес в лес пирог вместо того, чтобы привязывать меня к дереву.

— Нет, не нравился. Я чуть не спалил наш дом, пытаясь сделать его. — Он снова кладет руку мне на бедро. — Ангел, ты, болезнь моих мыслей, и я не собираюсь искать лекарство.

— Но все думали, что я призрак, — говорю я с недоверием.

— Я никогда не говорил, что тебя легко найти. — Его костяшка пальца гладит мою щеку. — Ты была светом в мои самые темные времена. Конечно, когда я стал старше, твоя сила стала большим стимулом, и я не собирался влюбляться в тебя, но теперь я знаю тебя, и ты… все. Иногда я смотрю на тебя и думаю, что сплю, но я знаю, что это невозможно, потому что ты больше, чем я когда-либо представлял.

Его слова заставляют мое сердце биться, и я хотела бы знать, как описать это чувство, но я никогда не испытывала этого. Он уносит меня в место, которое никто другой не