Многие солисты Большого слышали этот знаменательный тост Сталина “вживую”: во время банкета (длившегося шесть часов – с восьми вечера до двух часов ночи) давался концерт, и здравицы сменялись выступлениями артистов. Но одно дело – услышать “историческую” речь вождя, адресованную всей стране (и даже миру), а другое – прочесть в “Правде” в директивной статье, посвященной суровому разбору спектакля в родном театре, рассуждения о том, что “ввести восставших крестьян в демагогический обман Лжедмитрию удалось лишь на самое короткое время, и, как только связь Лжедмитрия с интервентами стала совершенно очевидной, авантюрист лишился всякой народной поддержки, что и было причиной его гибели”.

Сталину, мастеру демагогической риторики, удалось здесь невозможное. Он отдал должное русскому народу, распознавшему в Гитлере “нового Лжедмитрия” и сохранившего верность настоящему царю-батюшке – Сталину. Он посочувствовал Пушкину и Мусоргскому, которые, увы, не дожили до того светлого часа, когда подлинный смысл их “Бориса” был наконец раскрыт на советской сцене. Сталин подчеркнул, что суть “Годунова” – не в личной драме царя Бориса. И одновременно диктатор настоял на сохранении той версии оперы Мусоргского (пера Римского-Корсакова), которая предоставляла наилучшие возможности для пышного, импозантного зрелища.

По указанию вождя в либретто оперы – как и в случае с “Жизнью за царя” – были внесены соответствующие изменения. Их сочинил новый фаворит Сталина – поэт Сергей Михалков, соавтор текста Государственного гимна СССР, ставший завсегдатаем Большого театра и в зале, и за кулисами.

В сцене “Под Кромами” лишили голоса “бродяг” Варлаама и Мисаила. Вместо них царя Бориса обличали калики перехожие, “старцы Божии”: “Суд небесный грозный ждет царя злонравного, покарает душу злодейскую…” Особое, раздирающее душу впечатление производил заключительный плач юродивого в незабываемом исполнении великого тенора Козловского. Но одновременно всё было сделано для того, чтобы, по словам исполнителя партии Годунова, сталинского любимца Рейзена, “на первый план в роли Бориса выдвигались его государственный ум, масштабность личности как незаурядного исторического деятеля”[464].

Таким образом, Сталин самолично срежиссировал свой “идеальный” вариант оперы Мусоргского. Из противоречивых, нестыкующихся элементов (царь Борис как выдающийся политик, Лжедмитрий как обреченный на поражение интервент, сцена “Под Кромами” как прославление народной мудрости и прозорливости) Сталину удалось не только представить на сцене Большого наглядную иллюстрацию к своим текущим политическим идеям, но и сделать это впечатляющим зрелищем, пользовавшимся огромным успехом у публики.

Свою “окончательную” форму спектакль принял, когда в декабре 1948 года им продирижировал Голованов, к этому времени сменивший Пазовского на посту главного дирижера. Как и все сталинские перетасовки в руководстве Большого, назначение Голованова имело важное политическое и символическое значение.

Известно, что после войны Сталин впервые официально объявил русский народ “наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза”[465]. Это было признанием героизма и самопожертвования русских в тяжелейшие военные годы, но стало также и центральным тезисом новой идеологической программы.

В 1946 году началась холодная война с Западом. Былые союзники по антигитлеровской коалиции переходили ко все более активному противостоянию. Сталин считал, что основной пропагандистской линией должно стать, как и в годы схватки с нацистами, прославление патриотических чувств. Оно было дополнено и усилено “борьбой с низкопоклонством перед Западом”. В откровенном разговоре с писателями Сталин указывал: “В эту точку надо долбить много лет, лет десять эту тему надо вдалбливать”[466].

Большой театр был, с точки зрения Сталина, идеальной площадкой для воспитания такого рода патриотических настроений. В нем следовало показывать в первую очередь классические русские оперы, обставленные с максимальным великолепием. Пусть кругом еще многое напоминало об ужасных военных разрушениях, аудитория Большого должна была испытывать чувство гордости за свою страну.

Личность Голованова в эту патриотическую парадигму вписывалась наилучшим образом. Он исполнял русские оперы с размахом, с удалью, крупными мазками. Его дирижерская манера была монументальной. Голованов любил повторять: “В исполнении единого целого должна быть единая воля”. Этот слоган вполне устраивал Сталина. Головановская интерпретация “Бориса Годунова” была единогласно признана шедевром. Вождь отметил ее Сталинской премией первой степени, как бы амнистировав Голованова за все его прежние “прегрешения”.

Именно в этой версии “Борис Годунов” стал на многие десятилетия оперной “визитной карточкой” Большого в его мировых гастролях. С одной поправкой: “новодельные” дополнения к либретто, принадлежавшие перу Михалкова, были устранены…

После войны Большой театр вступил в новую драматичную фазу своей истории. Она продолжалась почти восемь лет, до смерти Сталина. И, как всегда, этот важный и сложный исторический виток оказался тесно увязан с напряженной политической ситуацией в стране.

Да, одержав победу над Гитлером, Сталин почувствовал себя наконец подлинным императором. Да, он считал себя самым сильным и умным мировым политиком: Гитлер был повержен, Франклин Делано Рузвельт умер, Уинстон Черчилль сошел с политической сцены. Но при этом Сталина не покидало ощущение, что он сидит в осажденной крепости. Всегда присущая ему маниакальная подозрительность возросла в разы.

Сталин отлично знал русскую историю. Царствование Николая I было для него особенно поучительным. Николаю казалось, что ему удалось создать непобедимую армию. Но эта героическая армия потерпела поражение в Крымской кампании 1853–1855 годов от технически более оснащенных англичан и французов. Вот и Сталин вовсе не был уверен, что он победит, если холодная война с Западом перерастет в “горячую”. И, конечно, не забыта была и роковая ситуация 1825 года. Тогда мятежники декабристы, нахватавшиеся вольнодумных идей в Европе во время войны с Наполеоном, чуть было не лишили Николая престола.

Таким образом, Сталин, страшась атаки и извне, и изнутри, опасался возникновения оппозиции в партийных верхах. Но его также чрезвычайно беспокоили настроения культурной элиты. На стол Сталину ложились донесения осведомителей о настроениях ученых, писателей, музыкантов. Многие из них, согласно доносам, выражали надежду, что вернувшиеся из Европы солдатские массы выдвинут новых лидеров, которые свергнут власть Сталина.

Например, Константин Федин в частной беседе говорил: “За кровь, пролитую на войне, народ потребует плату, и вот здесь наступит такое…”[467] Другие выражали надежду на демократизацию и либерализацию Советского Союза по западному образцу.