проникнут духом своего великого учителя, что действительно становился как бы его отражением. И это-то именно и было дорого в нем, особенно первое время. Для той любви, веры, преданности, какие имели все к старцу отцу Амвросию, было слишком тяжело отдаться другому наставнику. И только одно сознание и уверенность, что отец Иосиф скажет именно то, что сказал бы отец Амвросий, что он решит вопрос непременно так, как решил бы его покойный старец, что от него услышишь наставление, которое он сам некогда принял от старца, это духовное единение, эта, так сказать, видимая, осязательная преемственность великого дара старчествования, — все это и влекло к нему, и сближало с ним постепенно. Даже наружность отца Иосифа стала походить на отца Амвросия, и это чисто внешнее обстоятельство сказывалось в душе духовных чад почившего старца; его таинственное духовное присутствие ощущалось всеми, и нередко, когда старец отец Иосиф выходил на общее благословение, слышались возгласы: “Да это точно сам батюшка Амвросий!..”»365.

Он любил вспоминать о старце Амвросии, но часто свой рассказ вдруг обрывал на полуслове, так волновали его эти дорогие воспоминания. Привыкнув несколько десятилетий быть под надежной духовной защитой батюшки, отец Иосиф, однако, не растерялся после его кончины, а твердо понес бремя старчества. Лишь иногда в беседах с самыми близкими людьми открывались признаки его внутренних искушений. Однажды на замечание, что в прошлом было у него, вероятно, много скорбей, он со вздохом сказал: «Какие скорби при батюшке, — я их никогда не чувствовал, а вот теперь…» — и, не закончив фразы, он грустно задумался.

Угнетаемый недугами, он, как и старец Амвросий, укреплялся душой и выходил на свое старческое благодатное делание в 8 часов утра, и оно, с небольшим перерывом на обед и отдых, длилось до 8 часов вечера, а иногда и позже. Летом в час отдыха он выходил ненадолго в лес и за ним шла целая толпа людей. Старец садился где-нибудь в удобном месте и отвечал на вопросы. Так, трудясь, он дышал лесным воздухом… Хорошо знавшие его духовные его чада замечали многие детали его аскетической жизни (и рассказали потом в назидание другим). Как он, имея уже нездоровый желудок, ходил на общую трапезу. Как носил долго один и тот же подрясник. Как мало спал, не употреблял совсем вина (даже как лекарство), как не тратил зря ни минуты времени, как никому и никогда не отказывал в приеме, относясь при этом одинаково ко всем — бедным и богатым, простым и образованным.

У него была одна особенность: он без вопрошания никогда ничего не говорил, подражая в этом древним отцам. «На меня недовольны некоторые, что я мало говорю, — сказал он. — Но для того чтобы утешить скорбящую душу, много и не надо говорить, — надо только дать свободно самому высказаться, не перебивая, и, когда выскажет все свои скорби, уже этим самым и облегчит свою скорбь. К этому остается прибавить только несколько согретых любовью слов и пояснить кое-какие недоумения, и человек после этого видимо укрепляется верою, обновляется душой и снова готов все терпеть»366.

Несколько слов, сказанных отцом Иосифом, успокаивали взволнованные, мятущиеся души. Здесь много значил его вид: тишина «хлада тонка» изобразилась на его внешности; лицо его излучало мир Христов (что видно даже и на его фотопортретах). Часто его взгляд бывал сильнее слов. Он, как истинный монах, не любил предпочитать одного человека другому, обласкивать кого-то больше другого. Строгость и даже непреклонность проявлялись у него по отношению и к самым близким, но они видели, что за этим стоит любовь во Христе, святая и всегда верная. Люди, жаждавшие простого человеческого утешения, случалось, отпадали от него, считая его равнодушным и холодным. Но со временем и таким открывалось настоящее положение дела — евангельская любовь старца к ближним.

Так, отпал от старца один инок, поверив вражескому помыслу, что нет в его духовном отце никакой благодати. Однако этот инок пришел и сказал об этом старцу. Тот спокойно ответил: «Что же, сын мой, удивительного в твоем искушении? Святые апостолы и те усомнились было в вере в Бога и Спасителя, а после своего неверия еще сильнее укрепились в вере, так что уж ничто не могло их отлучить от любви Христовой»367. Нельзя было тут иноку не убедиться в правоте старца.

Внутренняя жизнь отца Иосифа была сокровенна. Она явственно ощущалась, но в деталях своих мало была кому открыта. Единственно вот келейники его, отцы Севастиан и Анатолий, оба будущие преподобные старцы, знали, что он творит Иисусову молитву, косточками от маслин отмечая количество пройденных «вервиц» (коробочка с ними стояла на столике у его ложа). Он при малейшей возможности принимался читать какую-нибудь из святоотеческих книг, но только на церковнославянском языке. Учение великих аскетов древности сроднилось с его душой.

В записках одного монаха, бывшего духовным чадом отца Иосифа, сохранились ответы старца на его вопросы. «Батюшка! — был вопрос. — С чего бы мне начать, чтобы хотя немного сосредоточиться в себе, или уж никуда не ходить, кроме самых необходимых случаев?

— Вот с этого и начни, — отвечал старец. — Сиди в келии, и келия всему тебя научит; только терпи, будут смущать помыслы выйти — не поддавайся. Ведь все святые этим путем шли. Прочти у Феодора Студита, как он не велит останавливаться и разговаривать, когда выходишь из церкви; да и в уставе об этом сказано. А то мы уж извратили порядок монашеской жизни…»368. Другая запись: «Батюшка! Вашими святыми молитвами, слава Богу, я как бы немного привыкаю к молитве, конечно, внешней.

— Это хорошо, — сказал старец, — Ничего, что внешне; при неопустительном исполнении келейного правила явится охота и помимо правил заниматься Иисусовой молитвой.

Тут мне батюшка сказал что-то очень важное и полезное из писаний одного святого отца, но враг выкрал у меня из памяти, и я забыл, что было сказано. Удивительно, как батюшка может нужное сразу найтись что сказать. Из этого видно, что он есть истинный наставник и сам есть делатель монашества. Счастлив я, убогий, что имею такого опытного в духовной жизни отца».

В письмах старца также все духовные советы предлагаются по учению святых отцов. «Жалуешься на рассеянность, что не можешь всегда внимательно молиться, — пишет он монахине Магдалине. — Да всегда внимательно молиться и никто из живущих на земле не может. Это, по замечанию святого Иоанна Лествичника, свойство только Ангелов». В другой раз старец пишет: «От врага если и бывает радость, то, по замечанию святых отцов, нестройная, не