утрата: смерть архимандрита Исаакия… На глазах отца Павла умирали старые скитяне: 25 апреля 1892 года — схимонах Кирилл, келейник старца Амвросия; 18 августа 1893-го — монах Николай, турок, который по благословению отца Анатолия рассказал отцу Павлу, и тот записал, удивительное видение, бывшее этому многострадальному подвижнику духа; 22 января 1894 года — схимонах Тимон, бывший некогда келейником иеромонаха Климента (Зедергольма); 9 августа 1895-го — иеросхимонах Савватий, бывший главным пономарем в скитском храме в течение двадцати пяти лет. Потом ушел из жизни 21 декабря 1897 года и отец Михаил, иеросхимонах, один из многолетних и верных келейников старца Амвросия; 24 июля 1898 года умер монах Арсений: когда тело его лежало во гробе во время литургии перед Царскими вратами, как раз сюда принесена была чудотворная Калужская икона Богоматери и простояла здесь всю службу (это был единственный случай в скиту). 2 сентября 1899 года почил схимонах Геннадий, положивший начало иноческой жизни вместе с отцом Амвросием: оба были послушниками и вместе трудились на кухне при скитской трапезной…

Каждый из них — целый мир; область, где царствовал Господь… Иные были и бесхитростные простецы, а их искреннее слово и особенно жизнь имели немалую поучительность. Это были Божии люди. Таковым был и схимонах Борис, скитской вратарь, из полуграмотных крестьян, с которым тогда духовно сблизился инок Павел, впоследствии и рассказавший о нем. «Отец Борис был необычайно смиренен и считал себя за последнего, — писал он. — Скончался он на Пасху 1898 года. Пришел я к нему, когда он лежал в больнице. По-видимому, Господь открыл ему время его кончины. “Молись за меня и братию попроси помолиться в воскресенье и понедельник”. — “Да вся братия молится за вас, отец Борис, и я, конечно, обязан за вас всегда молиться, а не только в воскресенье и понедельник…” Отец Борис, как бы не слыша меня, повторил: “Пусть помолятся обо мне в воскресенье и понедельник”. Я не понял его. Утром во вторник я пришел навестить больного и узнал, что он уже скончался. Так и оправдались слова старца: действительно, только в понедельник и воскресенье можно было молиться за него как за живого, а во вторник уже за усопшего. В час кончины отца Бориса одной шамординской схимнице было видение. Идя к утрени, она увидела зарево на востоке, как раз по направлению Оптиной пустыни. Вглядевшись в зарево, она увидела душу, быстро возносящуюся к небесам… <…> Вскоре приехал вестовой из Оптиной к матушке игумении Евфросинии с известием, что схимонах Борис скончался в 2 часа утра. Видение было как раз в это время»378. Отцу Борису было более восьмидесяти лет. Вот что написали скитяне на его памятнике: «В суровых подвигах, непрестанной молитве, добрый, светлый и веселый в глубокой старости мирно почил».

Будущий старец отец Варсонофий многому учился у простых монахов. Можно привести один или два красноречивых случая. «Однажды, — вспоминал отец Варсонофий, — когда я был еще послушником, вышел я из своей безмолвной келии теплою июльскою ночью. Луны не было, но бесчисленное множество звезд сияло на темном небе. <…> Подхожу к большому пруду и вдруг вижу одного нашего схимника, отца Геннадия, проведшего в скиту уже 62 года. Последние годы он совсем не переступал за скитские ворота и позабыл про мир. Стоит неподвижно и смотрит на воду. Я тихо окликнул его, чтобы не испугать своим внезапным появлением. Подошел к нему: “Что делаешь ты тут, отче?” — “А вот смотрю на воду”, — отвечает он. “Что же ты там видишь?” — “А ты ничего в ней не видишь?” — в свою очередь спросил отец Геннадий. “Ничего”. — “А я, — сказал схимник, — созерцаю премудрость Божию. Я ведь полуграмотный, только и научился Псалтирь читать, а Господь возвещает мне, убогому, Свою волю. И дивлюсь я, что часто ученые люди не знают самого простого относительно веры. Видишь ли, все это звездное небо отражается в воде, — так и Господь вселяется в чистое сердце. Следовательно, какое блаженство должны ощущать души, стяжавшие чистоту… Блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят. Вот я, сколько ни стараюсь, не могу стяжать душевной чистоты, хотя и знаю, как это важно. А понимаешь ли ты, что такое чистота сердца?” — спросил отец Геннадий. “По опыту не знаю, так как не имею этого, — ответил я, — но думаю, что чистота заключается в полном беспристрастии: кто не имеет ни зависти, ни гнева, ни какой другой страсти, у того и есть чистое сердце”. — “Нет, этого мало, — возразил схимник. — Недостаточно только сполоснуть сосуд, надо наполнить его еще водой, — по искоренении страстей надо заменить их противоположными добродетелями, без этого не очистится сердце”. — “А вы надеетесь войти в Царство Небесное, отец Геннадий?” — “Надеюсь, что там буду”, — сказал он уверенно. “Так как же вы сами говорите, что не имеете чистоты душевной, а только чистии сердцем… Бога узрят?” — “А милосердие Божие? Оно и восполнит все, чего не достает. Оно беспредельно, и я имею твердую надежду, что и меня Господь не отринет”»379.

Вот у кого учился отец Варсонофий помимо духовного отца и святоотеческих книг. «У нас в скиту, — рассказывал он в другой раз, — жил один подвижник, отец Игнатий, глубокий 95-летний старец. Вел он очень высокую жизнь, но так умел скрывать это от людей, что очень немногие знали. Когда скончался батюшка Анатолий, то я иногда навещал отца Игнатия и уходил от него радостным и полным новых сил. Раз я спросил его (а когда я был первоначальным, я задавал иногда прямо нелепые вопросы), видел ли он когда-нибудь рай.

— А тебе на что это знать? — сказал старец.

— Да очень хотелось бы, так как рай представляется в различных видах.

— Ну, за твою любовь скажу… Только не я, а один подвижник (он назвал его имя). Видишь ли, как это было… Однажды уснул он и видит море необычайно красивого цвета… По ту сторону возвышается великолепный город, где рядом стоят дворцы и храмы. Вхожу я в город, — говорит, — и не могу надивиться его неизреченной красоте. Эти великолепные дворцы населены, и насельники их так прекрасны и исполнены великой радости. Встретили они меня, и я исходил с ними весь город, все время дивясь его величию. Начал проситься, чтобы меня там совсем оставили, но мне возразили, что теперь еще нельзя, но и мне уготовано здесь жилище. Я просил показать его. Мне показали дворец необычайной красоты, я даже передать не могу, что