– Здрав будь, Алеша, – негромкий низкий голос заставил Охотника схватиться за меч, чего оказавшийся возле самого стремени высокий странник с гуслями за спиной будто бы и не заметил.

– Здрав будь, Громослав, – только и смог выдавить из себя Алеша. – Не поверишь, третий день о тебе думаю.

– Отчего же не поверю, – утешил странник, преспокойно вышагивая вровень с конем. Солнце светило ярко, и тень у седого чернобрового гусляра была не хуже, чем у самого Алеши. Значит, не призрак. – Три дня, три думки. Дорогу, поди, опять выбрать не можешь?

– Не могу. – Сам он еще мог замечтаться, но Буланыш-то что, ослеп? Как Громослав сумел к нему незаметно подобраться? – Слушай, как вышло, что тебя конь мой не заметил?

– А с чего ему меня замечать? – удивился гусляр. – Замечают либо вражду, либо нужду, либо песню. Вижу, распашень носишь…

– Ношу, – глядеть на уважаемого собеседника сверху вниз невежливо, и Алеша спешился, зацепив поводья за луку седла. – Спасибо, что надоумил.

– То не я. Китеж у тебя на лбу написан был. Годом раньше, годом позже, сам бы понял, если б прежде голову не сложил. Сейчас-то как справляешься? Что ищешь?

– Другому бы сказал, что ветра в поле.

– Будет тебе ветер, – Громослав, словно к чему-то примериваясь, глянул в небо, – и скоро. Сам тебя найдет, не спросит. Закрутит-завертит, на крылах понесет. Ты бы чего другого, пока время есть, поискал.

– Не подскажешь, чего?

– Почему бы и нет? Утречком за северной грядой, ближе к заставе, – странник указал высоким посохом в сторону реки, – выло да верещало. Недолго, правда. Если не лень, сходи проверь, ты же теперь Охотник. Как тебе, к слову, распашень китежанский? По плащу богатырскому не скучаешь?

– Не заметил разницы, – слукавил Алеша, – так что не скучаю.

Но гусляра его слова не обманули.

– Есть разница, – темно-серые и при этом яркие, как пронизанные солнцем тучи, глаза насмешливо сверкнули. – И ты о ней знаешь. У китежан дело такое… тихое. Беду отвели и дальше пошли. Богатырь, тот навоюет на куренка, нахвастает на корову, хотя случается, что и куренка нет, одни перышки.

– Бывает, – Алеша задним числом вспомнил былое бахвальство и невольно поморщился. Нет, врать он не врал, но, случалось, привирал. С лихвой…

Стоять на месте было глупо, и они неспешно двинулись вперед. Буланыш, позвякивая удилами, спокойно тронулся следом. Так видит он гусляра или нет? Пожалуй, что и видит, иначе спросил бы, с чего хозяину заблажило пешком идти.

– Вот ответь, друже, – усмехнулся в усы Громослав, – ты-то сам разве не хочешь, чтоб песни про тебя складывали, красны девицы от одного имени твоего млели, а Великий Князь на пирах нахваливал? Чтобы помнили тебя и после смерти, чтобы в твою честь сыновей и города называли? Чтоб имя твое в веках жило? На Старших богатырей походить хочешь?

А кто не хочет? Почти все, кому Белобог богатырскую силу даровал, стремятся если не превзойти, так хотя бы славой сравняться с воинами былого, защитниками земли русской. Да что там богатыри, любого паренька деревенского спроси: он взахлеб расскажет о подвигах Святогора, Усыни и Дубыни, о могучем Микуле Селяниновиче… При мысли о последнем Алеша вдруг почувствовал стыд…

– Хотел… – не стал вдаваться в подробности Охотник. – Да перехотел. Слава славе рознь.

– Верно, – согласился Громослав. – Добрая слава лежит, а худая бежит.

– Кому, как не мне, о том знать.

– Не бывает тех, кто хоть раз не оступался. Главное, как жизнью и душой своей распорядишься.

– «Жить по заветам предков: по правде да по совести», – кивнул Алеша. – Так меня учили.

– Мудрые люди. А коль ты их услышал, значит, и сам мудрости набрался. Прямо тебе ехать, на какую б дорогу ни свернул, – и опять в темных глазах будто дальняя зарница полыхнула. – Только непросто оно, а порой и обидно. Глядеть на тех, кто подбоченясь ходит, в лучах чужой славы греясь.

– Я не Рогач-Богатырь, чтоб обижаться.

– Рогачом ты отродясь не был, – вдруг засмеялся Громослав, – а теперь уже и не богатырь. Нет, силушка твоя никуда не делась, а вот головушка… Богатырям слава головы хмелем кружит, Охотник же трезвым ходит, и мысли его не о себе, а обо всем сущем. О делах ваших да подвигах порой и не знает никто, зато мир сохраняется.

– Угу, – мотнул головой «теперь уже и не богатырь». – Войну замечают, а мир – нет. Говорили нам и про это. И про Мормагона Беспощадного, и про Сияну Светлоокую, что не искали славы, она сама их нашла.

«Китеж помнит обо всех, кто совершает подвиги и кто погибает, исполняя долг», – чуть ли не каждый день повторял наставник. И вроде всё верно, только зачем было раз за разом твердить, что Охотникам этого довольно? Неужели нельзя и распашень носить, и славы сыскать?

– То не нам решать, как жизнь повернется, – будто отвечая на Алешины мысли, задумчиво произнес гусляр. – Мир волшбой полнится, порой ждешь чуда – оно и явится. Отец всего сущего за своими детьми присматривает. Да, как говорят, на Белобога надейся, а сам не плошай.

– Знаю.

– Худо, когда слава дороже дела, – вдруг посетовал Громослав. – Не справедливо, не по совести это. О том быль тебе скажу, а ты слушай и не перебивай. Давным-давно это было, да не на Руси. Объявилось как-то в далеких южных землях чудище-страхолюдище. Ваш брат-китежанин его бы сразу распознал, а простые люди вечно все путают. Пока до наших краев весть дойдет, птицу рыбой назовут, а девицу – молодцом.

Лютовало чудище страшно, людей и скотину поедом едало, дома рушило, землю жгло, да еще и черным ядом плевалось. Хорошо хоть был тамошний король храбрецом, богатырем-удальцом. Захотелось ему голову чудища добыть, да так, чтобы все королевство видело. Сказано – сделано, собрал дружину и двор, сел на коня да и поехал. Повезло королю, долго искать не пришлось, страхолюд на него сам выскочил, да только на этом везенье и кончилось. Дружина и двор разбежались, коня богатырь потерял, копье дорогое сломал, меч у чудища меж пластин чешуйчатых застрял – не вытащить, а с голыми руками не сильно-то развоюешься. Тут бы и конец храбрецу, только по следу чудища Охотник шел. Короля он выручил, тварь прикончил, и все бы хорошо, да тут как из-под земли второй страхолюд вылез.

Охотник по уму поступить решил, как положено: разглядеть, что это за новый страх, опознать, найти слабину. Зато спасенный государь разум потерял и опять в бой полез. Зверюга тому и рада, ухватила его, пришлось Охотнику снова дурака выручать. Спасти – спас, но и самому досталось, – Горислав как-то очень пристально глянул на собеседника. – Король-богатырь тут, правда, не сплоховал, не бросил, затащил в какую-то халупу, раны перевязал. Что бы он дальше делал, неведомо, только дружинники с боярами объявились. Сами-то они бой то ли видели, то ли нет, но в халупу нагрянули и, знамо дело, раскудахтались. Объявили своего короля победителем чудищ страшных и принялись ему почести сулить да песни. Хорошая песня дороже золота, а ради золота чего только не делают. Король-богатырь всего лишь приврал, могло быть и хуже.