Елена Николаевна слушает Риекин рассказ… по-прежнему не зная, что сказать, она гладит Риекину руку и повторяет, преисполненная сочувствия:

– Бедная моя… бедная… – Она вспоминает Лолкины слова о том, что стриптизерша «вульгарная девка», «без манер»… «Аристократка чертова! – думает Елена Николаевна. – Сама шлюха! Да, не красавица! Ну и что? Зато человек прямой и держится хорошо. Грубовата, правда. Во всяком случае, лучше, чем Лолкино слащавое сюсюканье…»

Они просидели в кафе около часа. Риека успокоилась, выпила коньяк, на скулах ее появился румянец. Они вспомнили господина де Браггу и пришли к выводу, что он замечательный человек. Риека рассказала Елене Николаевне про своего попугая Киви, с которым господин де Брагга разговаривал по-испански.

– А откуда он у вас? – спросила Елена Николаевна.

– Подарил один бизнесмен. – Риека улыбнулась. – Я сломала челюсть его охраннику.

– Вы… что? – Елене Николаевне показалось, что она ослышалась.

– Сломала челюсть его охраннику, – повторила Риека. – Случайно, конечно.

Елена Николаевна рассмеялась.

– За что вы его?

– Он наехал на папу Аркашу. Обозвал «жидом», ну и всякими другими словами… Я и врезала ему.

– Вы занимались боксом?

– Боксом? Ну что вы! Нет! Я врезала ему зеленым светильником… таким шаром из толстого стекла, Аркаша из Чехии привез, а свечка выпала, и скатерть загорелась… еще немного и пожар! – Риека, прищурившись, словно всматривается в даль, в то далекое, счастливое время, когда был папа Аркаша, была «Касабланка», и она, Риека, защитила Аркашу… – А на другой день этот человек привез мне Киви прямо с клеткой… Чтобы без обидок, говорит. Парнишка этот у меня новый, молодой… А там амбал под два метра! Плохо еще, говорит, просекает обстановку. Просим прощения.

Риека долго рассказывает Елене Николаевне о Киви… а Елена Николаевна о Вике. Кажется, они нашли общий язык..

– У вас необычное имя, – говорит Елена Николаевна Риеке. – Есть, кажется, такой город в… Хорватии?

– «Риека» значит «река» на хорватском, – объясняет Риека. – Это мое сценическое имя. В честь отца. Он из Дубровника. Жил у нас в городе целый год, их бригада строила мебельный цех. Влюбился в маму, она мне рассказывала… Любовь была, как в романе! – На лице Риеки появляется мечтательное выражение. – Он маму к себе очень звал, но еще была жива бабушка, очень болела…

– А вы с ним поддерживаете отношения?

– Нет. Последний раз он написал, когда я была в шестом классе. И все! Точка! Я потом писала несколько раз, но он так и не ответил. – Риека рассеянно смотрит в окно.

…Снегопад закончился, когда Елена Николаевна и Риека выходили из кафе. Уже стемнело, и зажглись неяркие уличные фонари. Дул пронизывающий ветер. Прохожих на улице почти не было. Риека проводила Елену Николаевну до ее дома, где они распрощались. Елена Николаевна привстала на цыпочки, Риека нагнулась, и женщины расцеловались. Елена Николаевна сделала несколько шагов по направлению к дому и остановилась… потом обернулась и закричала вслед удаляющейся Риеке:

– Риека, погодите!

Риека обернулась. Елена Николаевна махнула ей рукой, и они пошли навстречу друг дружке.

– Риека, мне пришла в голову замечательная идея! – сказала Елена Николаевна. – Почему бы вам не взять «Касабланку» в свои руки?

– Купить? – удивилась Риека. – Да это же целое состояние! Откуда у меня столько денег?

– Не вы, пусть купит кто-нибудь другой. Допустим, Крыников, а вы будете руководить. Подумайте, ладно?

Женщины с минуту смотрят друг на друга. Елена Николаевна улыбается, довольно ехидно, необходимо заметить, а Риека багрово вспыхивает. Потом Елена Николаевна, ободряюще похлопав Риеку по плечу, кивает ей и неторопливо удаляется в сторону дома, а Риека стоит и смотрит ей вслед…

* * *

«Я никогда не думал, что написать письмо женщине – поступок, требующий не только мастерства, но и мужества. Как оказалось, мне недостает ни того, ни другого.

Я бесконечное число раз задавал себе вопрос, зачем я пишу вам, чего ожидаю, на что надеюсь. И каждый раз отвечал себе – не знаю. Не знаю, что дало мне повод думать, что вам это может быть небезразлично. Что-то было, наверное, бесконечно давно, в другой жизни – взгляд, слово, жест, что-то, от чего разыгралась фантазия старого дурака. Знаете, расстояние и время искажают события, как кривые зеркала, делают малое значительным, а то, что казалось важным, оказывается совсем не таким уж важным и даже ненужным.

Что я могу предложить вам? Ничего, кроме свободы, тепла и уважения, что и много и мало.

Позвоните мне, если сочтете нужным, я буду ждать. Маренич».

И двенадцать цифр телефонного номера…

Елена Николаевна внимательно прочитала письмо и задумалась. Не торопясь, перечитала еще раз. Она сидела в своем будуаре, все еще румяная с мороза, не сняв шарф. Она почти не удивилась, увидев подпись. Видимо, действительно было что-то – взгляд, интонация или жест. Бесконечно давно, в другой жизни… Ни для одной женщины не бывают загадкой чувства мужчины… даже если сам он – загадка. Она ничего не знала об этом человеке – так, самую малость. Знала, что муж не любит его, но ценит за профессионализм. Он всегда казался ей… как бы это сказать… аристократом. Ее удивляло, почему он работает на Крыникова. Она усмехнулась, вспомнив, как спрашивала себя, почему де Брагга – партнер мужа. Уж очень они разные. Деньги, деньги, все дело в деньгах. Деньги, которые, как известно, обладают бесценным качеством – они не пахнут.

Она раскрыла сумочку, вытащила блестящую зажигалку, щелкнула несколько раз, пока не появился синеватый огонек, и поднесла к листку. Смотрела, как огонь пожирает строчки, одну за другой, взбираясь к началу, пока, наконец, не осталась самая последняя – самая первая: «Я никогда не думал, что написать письмо женщине – поступок, требующий не только мастерства, но и мужества…»

«Ответить на письмо – тоже поступок, требующий мужества…» – подумала Елена Николаевна.

Пламя вспыхнуло в последний раз и погасло на «мужестве», а в ее пальцах остался крошечный обгоревший кусочек. Вот и все! Никаких соблазнов. Она посмотрела на себя в зеркало – все еще хороша, но… Первые серебряные ниточки придают шарм, глаза по-прежнему хороши, вот только рот портят опущенные уголки, придавая унылость. Выражение лица высокомерно-унылое… даже улыбаться разучилась. Богатая женщина, бывшая бедная девочка… Сорок! Опасный возраст. Бальзаковский. Еще не старуха, но уже и не… И если менять что-то в жизни, то сию же минуту, завтра уже будет поздно. Хотя… сегодня тоже поздно. Поздно!

Она вспоминает себя молоденькой провинциальной барышней с наивным свежим личиком, приехавшей сто лет назад поступать в институт. Конечно, она провалилась, не поступила и осталась в городе, соврав тетке, воспитавшей ее, что учится. Решила найти работу, подготовиться и снова поступать на следующий год. Убедила себя, что здесь и библиотеки получше, и отвлекать никто не будет. А главное, не придется объяснять каждому встречному-поперечному, что провалилась.