Таким способом понтифик обеспечивал свою независимость и от Византийского царя, и от Франкского короля, заставляя, тем не менее, их нуждаться в себе, как высшей духовной силе. Но, конечно, подобные идейные новации не имели никаких шансов получить признания на Востоке, где существовал Константинопольский патриарх, уже давно недовольный постоянным вмешательством понтификов в свои дела, и Византийский царь, немало удивленный тем, что папа так легко и цинично примеряет на себя его традиционные прерогативы.

Здесь следует оговориться, что, конечно, ни о каких четко сформулированных «теориях» в те времена не могло быть и речи. Но образ мыслей и практические шаги всех трех главных участников мировой истории — византийцев, франков и Римского епископа и Константинопольского патриарха (его амбиций и истории статуса мы коснемся в отдельной главе) постоянно повторяются, формируя известные тенденции, со временем принимающие устойчивое содержание. Кто и в какое время одерживал тактическую победу — зависело от множества обстоятельств, просчитать которые было невозможно. Только по истечении многих десятилетий и даже веков их действия и образ мыслей будут квалифицированы системным образом.

Наконец, самое главное: вскоре выяснится, что Карл Великий с его талантом гения и глубоким пониманием имперской идеи, являлся уникальным явлением, и образ его мыслей далеко не совпадал с сознанием соотечественников. За исключением небольшого близкого окружения короля, франки не понимали и не вникали в существо политических замыслов своего вождя. Их интересы были стандартны, как у всех германцев, и подчинены главному приоритету — обеспечения своих личных прав. Как верно заметил один автор, единоличная власть Карла над франками покоилась на его персональном контроле над своими подданными[478].

После воцарения Никифора Геника и Михаила Рангаве Карл, как опытный политический деятель, понял, что его надеждам без крови подчинить себе всю Римскую империю не суждено сбыться. Поэтому он занялся устроением собственной державы, максимально копируя византийские образцы, хотя и корректируя их под конкретные ситуации и планы. По мнению Карла Великого, Вселенская империя должна была стоять на трех столпах — политической мощи франков, которую символизировала их столица Ахен, Риме, как центре духовного единства, и Западном императоре, как главе духовной и политической власти. Это была почти «классическая» идея Вселенской империи, увы, не воспринятая германцами.

В отличие от римлян и романизированных греков, для которых настоящее государство могло быть только Империей и ничем иным, а сознание того, что Кафолическая Церковь объемлет собой всю Вселенную и ее границы совпадают или должны совпасть с Римской державой, было естественно, как улыбка младенца; франки, безусловно, являли собой совсем иной пример. Они, как носители других культурных начал, оказались неспособны стать преемниками римлян. Более того, франки отчаянно боролись с превращением себя в римлян. Потребуется еще много времени для того, чтобы заглушить германский индивидуализм с его центробежными силами и создать новую имперскую конструкцию, существенно отличавшуюся от классической римской.

С другой стороны, древнее мышление уже переболело идеей национального государства. А после векового знакомства с великой римской, арабской и персидской культурами, создавшими великие имперские державы, германское сознание невольно начало копировать то, что было перед глазами в качестве идеального политического образа — Империю и императора. И через короткое время отказ от имперской идеи был для потомков Карла Великого уже невозможен. Следует заметить также, что, безусловно, именно Римская церковь с ее вселенскими масштабами мышления, игравшая далеко не второстепенную роль в деле культурного образования германских народов, многое сделала для прививки империализма свободолюбивым и склонным к индивидуализму франкам. Ее упорное, ежедневное влияние не замедлило сказаться на их политическом образовании.

В результате соединения и постоянного столкновения внутри германской политической культуры двух противоположных начал — имперской идеи и идеи «личных прав», Западная империя, которой еще стоит пережить множество кризисов, нередко ставящих ее на грань существования, явила миру новый удивительный феномен. Скоро вся ее территория будет покрыта сетью суверенных королевств, герцогств и графств, признававших, однако, над собой высшую власть Западного императора, которого многие из них превосходили по могуществу и политическому влиянию.

Не признать того в данном качестве, не подчиняться ему было невозможно, поскольку рядом с императором располагался Апостольский престол, имевший духовную гегемонию над франками. А реализация его надежд на признание своей абсолютной власти в Кафолической Церкви была возможна лишь при помощи Западного императора. Если для франков понятия «разделять» и «дробить» являлись «священным правилом», то Рим они приводили в трепет. Разделить Римскую империю являлось тем же самым, что и разделить Кафолическую Церковь. Не удивительно, что в последующие годы исключительно Римская кафедра выступала гармонизирующей и объединяющей силой на Западе, ежеминутно готовом привычно для себя разделиться и обособиться.

Следует сказать и о том, как в сердце Западной империи, в Италии, был воспринят факт воссоздания вселенского политического тела. Жители Рима смело вручили Карлу Великому венец императора в ознаменование его заслуг перед ними и Церковью, и право императора стало личным правом Карла, хотя и допускающим наследование. Но после того как его ветвь оборвалась, Италия решила, что вправе вернуть себе те полномочия, какие были у нее изначально. Наличие на улицах Вечного города иностранных солдат, грубых германцев, вовсе не составляло предмет гордости римлян. Они ни при каких обстоятельствах не считали себя, традиционно выбиравших Римских епископов и даровавших тем или иным лицам императорскую корону, равными этим варварам[479].

При этом возникала удивительная диалектика, создающая неразрешимые для Римских пап задачи. В значительной степени авторитет и сама легитимность власти императора Западной Римской империи зависели от понтифика. Но здесь присутствовал двухсторонний интерес и взаимозависимость — безопасность Римского епископа и возможность получить те или иные территории в Италии в свою собственность зависели от умонастроений императора франков. Понтифику был нужен сильный правитель Запада — сильный, но послушный его воле. Однако такой правитель не имел ни малейшего шанса справиться со своевольными вассалами, готовыми ради собственного интереса растоптать ростки имперской государственности.

К тому же «просто» сильный правитель, как показал пример Карла Великого, не стеснялся копировать Византийских императоров и легко вторгался в компетенцию папы. А потому апостолики играли на противоречиях между франками и Константинополем, поочередно поощряя и давая небольшие авансы то одному, то другому властителю. Тем более что в духовном и церковном отношении они с византийцами были гораздо ближе друг к другу, чем к франкам. Столь неустойчивая конструкция оставляла много возможностей для маневров. Так возникала имперская конфедерация Запада, противопоставившая себя Византии[480].