на стуле, стиснул руки под столом, и ответил едва заметным кивком. Беллоуз сегодня вел себя странно, как если бы не был до конца уверен в собственных чувствах по этому поводу; словно у него были сомнения, которые он пытался заглушить преувеличенной риторикой. Может быть, жаберники доложили ему о том, что Натан пользовался детской после наступления темноты? Возможно, это прелюдия к наказанию?

Беллоуз подошел к столу, оперся на него ладонями и заговорил, глядя прямо перед собой:

– Сегодня Он призвал меня к Себе. «Беллоуз, – сказал Он, – ты проделал хорошую работу с этим мальчиком, Тривзом, вернув эту заблудшую, своенравную душу на путь здравого смысла и добродетели. С помощью книги мальчик изучил буквы, а также смог узнать кое-что о мире – мире, который до сих пор был для него всего лишь смутной догадкой, едва различимой тенью, отбрасываемой на и без того темное и тусклое полотно. Мой верный служитель, ты рассказал ему о городе, что лежит за морем, и о Госпоже, которая им правит: об этом презренном, недисциплинированном существе, не оставляющем попыток принести гибель Мордью и населяющим его людям». Все это Он сказал мне не далее как сегодня утром, охарактеризовав вас как достойного Своего внимания, а вместе с вами, опосредованно, и меня. Понимаете ли вы, Натан, какая честь была вам оказана?

Натан кивнул. Он по-прежнему слышал грохот дверной ручки, продолжал видеть Присси, лежащую без движения с поднятыми коленями. Медальон на его груди был теплым, но Натан не притрагивался к нему, только чувствовал его сквозь рубашку.

– Вот именно, – продолжал Беллоуз хриплым, срывающимся голосом. – Вы не чувствуете себя достойным Его одобрения, зная, что по сравнению с Его величием вы не более чем червь, ползающий по поверхности земли! И вы совершенно правы: вы действительно ничто – пока. Но возможно, скоро станете чем-то большим. Ибо теперь вы готовы, и у Господина есть для вас работа. Он поручил мне предупредить вас, что сегодня вечером Он посетит вас, и после того, как вы поедите, возьмет вас с собой, чтобы вы выполнили эту работу. Что вы на это скажете?

Беллоуз воззрился на Натана, словно ожидая его реакции. Тот склонил голову, не зная, как ответить так, чтобы это удовлетворило Беллоуза, не уверенный в собственных чувствах. Может быть, жаберники, минуя Беллоуза, пошли прямиком к Господину? Может быть, Господин собирался наказать его вдали от посторонних глаз?

Беллоуз подошел и встал позади него. Натан вздрогнул, почувствовав его холодную ладонь на своей шее, и поежился, когда она принялась разглаживать его волосы, вечно торчавшие, сколько бы он их ни причесывал.

– Я вижу, благоговейный страх не дает вам вымолвить ни слова? Груз ответственности заставил вас оцепенеть? Позвольте же мне развеять ваши сомнения, ибо точно так же Господин пришел ко мне, немного погодя после отъезда моего брата, и предложил мне выполнить Его работу. И хотя я трепетал так же, как и вы сейчас, дрожа с головы до ног в свете, изливаемом на меня Его вниманием, тем не менее я сделал все то, что от меня требовалось. И вот я стою перед вами сейчас, являя собой последствие принятого тогда решения и моего дальнейшего желания исполнять волю Господина. Что бы вы сейчас ни предприняли, это может привести лишь к благу, Натан, хоть вы этого можете и не видеть.

Беллоуз убрал руку. Натан поднял голову и поглядел на него. Он потирал кончик указательного пальца, теребя отстающий лоскуток кожи возле ранки, проводя большим пальцем взад и вперед по линии пореза.

– Очевидно, ваше молчание говорит о согласии.

Беллоуз наклонился над ним, и Натан увидел его маленький рот в просвете воротничка: розовые губы мокро блестят, кончик языка покоится на нижнем ряде зубов, струйка слюны соединяет одну губу с другой. Беллоуз протянул руки по обе стороны его шеи, взялся за цепочку, на которой висел медальон его матери, и снял его через голову мальчика. Стоило медальону покинуть грудь мальчика, как он почти моментально ощутил дрожь в животе, покалывание в порезанном пальце и внезапное жжение за глазными яблоками.

– Господин полагает, что это напоминание о вашем отце, подобно напоминанию о любой авторитетной фигуре (вне зависимости от того, насколько она достойна уважения), оказывает отупляющее влияние на ваш рост в период вашего вступления в пору зрелости. Подобные символы следует откладывать в сторону хотя бы на небольшие периоды, чтобы ребенок мог найти в себе собственные ресурсы и силу действовать в этом мире. Для вас, Натан, этот медальон символизирует нечто отжившее, оставшееся в прошлом, без чего вы должны научиться обходиться, чтобы преждевременно не завянуть, не достигнув своего полного потенциала.

Беллоуз опустил цепочку на ладонь, так что она собралась там горкой, поверх которой улегся сам медальон.

– Не беспокойтесь. Когда ваше взрослое «я» достаточно укрепится и вы докажете, что способны двигаться собственным путем, медальон будет вам возвращен.

Натан ощутил, как по его нервам пробежал поток огня, подобно возвращению давно забытого друга. Теперь, когда он смотрел на Беллоуза, его глаза были внимательны и широко раскрыты, так что он подмечал все детали в облике этого странного человека, вплоть до потертостей на локтях его сюртука и вечерней несвежести воротничка и манжет. Все мысли о совершенных прошлой ночью проступках покинули его.

– Замечательно, – сказал Беллоуз. – Теперь возвращайтесь в детскую и отдыхайте в ожидании, пока Господин не пришлет за вами.

Шел дождь, но Натана переполняло желание, похожее на нетерпение, страстное, но не имеющее цели. Когда он повернулся к Беллоузу спиной, ему хотелось одновременно бушевать и смеяться, но он даже не представлял себе, по какому поводу.

LXIII

Господин не присылал за ним на протяжении первого часа игры, и Натан просидел этот час с «Одеоном» между коленями, убрав глину подальше от себя и глядя в окна в ожидании, пока повернется дверная ручка. Однако он не мог совсем не обращать внимания на театр. Мало-помалу его взгляд начал перемещаться к верхушке просцениума, скользить по волнам и изгибам красной бархатной материи, изображавшей занавес, от левого края сцены до правого, однако тщательно избегая попадания на деревянные дощечки авансцены и дальше, к тому, что могло там лежать, оставшись с прошлой ночи.

В какой-то момент он полностью отвлекся на тень птицы, которая пересекла окно, на мгновение заслонив свет. Поворачиваясь обратно, он не смог соблюсти должную осторожность, и его взгляд упал на глиняную фигурку – сперва он увидел лодыжку Присси, а за ней, постепенно поднимая взгляд,