— Как поживает Кристел? — спросил Артур.

— Прекрасно.

— Я хотел сказать вам — не волнуйтесь: я не намерен без конца говорить об этом… но я по-прежнему надеюсь — тут уж ничего не поделаешь. Я всегда буду к ее услугам. Вы ей скажете просто, что… Артур всегда будет к ее услугам?

— Да. Конечно.

— О, вы думаете, есть шанс…

— Ну, не…

— Я полагаю… о Господи… я подумал… не знаю, хотите вы говорить о той, другой истории, как там она развивается?

— Та, другая история развивается сенсационно, — сказал я ему. А как она, собственно, развивается? Это можно было описать по-разному, в разных тонах. Для Артура я решил избрать сенсационный тон. Но почему? Я чувствовал настоятельную потребность все прояснить. Во мне еще сохранились остатки чувствительности и слабовольных сожалений, «слащавая сентиментальность», как это назвал Ганнер, хлам иллюзий, который следовало вымести, — хлам, уже притягивавший к себе глупую сентиментальную наивную душу Артура.

— Ох, расскажите же…

— Я встречался с Ганнером.

— О, прекрасно… ох, я так рад… так рад… И вы заштуковали все?

Что за дурацкое выражение!

— Заштуковали все? Заштуковали — что? Не будь идиотом.

— Что же в таком случае произошло?

— Мы полюбовно решили, что терпеть друг друга не можем.

— Но вы же к нему такого чувства не испытываете. Он вам нравится — во всяком случае, вы хотите ему добра и стараетесь, чтобы он простил вас. А если нет, тогда зачем все это?

В самом деле — зачем?

— Многое произошло с тех пор, как я рассказал тебе эту историю, собственно, все сказанное мною сейчас уже устарело. Поставить тебя в курс событий? Я виделся с Китти…

— Леди Китти?

— Да, мы с ней стали большими друзьями, мы встречаемся и обсуждаем Ганнера. Ганнер об этом, конечно, не знает. Я очень увлекся ею.

— Это что — еще одна из ваших шуточек? — заметил Артур.

— Нет, это можно назвать шуткой, только если все остальное тоже шутка. Леди Китти присылает мне украдкой послания с горничной. Мы втайне встречаемся у реки. Очередная наша встреча будет в четверг. И все идет по нарастающей. Очевидно, это еще одна причина, чтобы я терпеть не мог ее мужа.

— Хилари, не хотите же вы сказать, что… — Артур резко опустил вилку.

— Она поразительная женщина. А Ганнер премерзко вел себя во время нашей встречи. Это было совершенно не по-людски. Он хотел только использовать меня. И совершенно ясно дал понять, что ненавидит меня и вовсе не собирается что-то менять в своих чувствах. Все, конечно, вполне естественно и удивляться тут нечему. Но если он так меня ненавидит, зачем же со мной встречаться? Китти говорит, что он одержим прошлым, одержим мыслями о мести. Он ходил к психоаналитикам и занимался прочей подобной чепухой. Китти, по-моему, думала, что если он меня увидит, то вся эта ерунда у него кончится. Возможно, так оно и вышло, но я-то представлял себе все иначе, я полагал, что-то будет тут и для меня, я не думал, что это чисто клинический случай. Китти по-прежнему считает, что я могу сделать для него чудо, но это лишь потому, что, будучи женщиной, она живет эмоциями и, будучи женщиной, верит в чудодейство. Но единственное чудо, которое пока произошло, это то, что я влюбился в нее. Нет, между мной и Ганнером все кончено. Я был полным кретином, считая, что мы можем помочь друг другу таким путем. Могу тебя заверить, я многое познал за эти две недели. И выбросил за борт уйму сентиментальных глупостей, без которых мне сразу стало легче. Я в общем-то ни о чем не жалею из того, что случилось в прошлом, никаких сожалений тут быть не может: либо они будут фальшивые, либо к ним примешается сотня самых разных вещей. Сожаление, раскаяние — это самое большое проявление эгоизма. А мне хотелось, чтобы встреча с Ганнером успокоила меня, вернула прежнюю уверенность в себе, я ждал, что он скажет мне: «Все в порядке, Хилари, все в порядке». Но разве он в состоянии так сказать? Быть может, прояви я волю, я бы кое-чего и добился, разыгралась бы созвучная обстоятельствам маленькая драма. А получилось, что он навязал мне свою волю, и мне, конечно же, ничего не оставалось, как подчиниться. Это, так сказать, было условием договора. Ведь живой связи с прошлым действительно нет, прошлое кануло безвозвратно — это совершенно ясно, если вдуматься: оно больше не существует. Остались лишь эмоции, которыми можно манипулировать. Вот к этому-то и свелась наша встреча с Ганнером — к манипулированию эмоциями. И я могу лишь надеяться, что это принесло ему удовлетворение.

— Но, Хилари, возможно, вы зря допустили это, возможно, вам следовало держаться более активно, так сказать — более изобретательно…

— Изобретательно?

— Да, я хочу сказать: продумать, о чем с ним говорить, воззвать к нему, растрогать, помочь… Я хочу сказать: почему он должен брать все на себя… Я хочу сказать: вы только представьте себе, каково ему было встретиться с вами, он же не обязан знать, что вы чувствуете…

— Он и не хотел этого знать. Как он мне и сказал.

— Он так сказал, но люди часто говорят то, чего не думают, особенно…

— Нет, нет, с Ганнером у меня все ясно. Неожиданностью для меня явилась Китти — вот это что-то реальное, это по-настоящему живое.

— Но это же ужасно, вы не можете… Он не знает, что вы встречаетесь с ней?

— Китти обожает секреты.

— Но, Хилари, нет, вы не можете, не можете… — Артур резко отодвинул стул, его помолодевшее лицо раскраснелось от волнения. — Вы же понимаете, что не должны встречаться втайне с его женой.

— Почему? Только потому, что никто не должен встречаться втайне с чужой женой?

— Есть вещи, которых нельзя делать… и, мне кажется, если он обнаружит… вы не должны лишать себя возможности сделать добро. Вы сказали, что, когда вы встретились, между вами все развивалось как бы автоматически, но я уверен, что это — по вашей вине: по всей вероятности, вы держались сухо, иронично…

— То есть был таким, как всегда. Ну, человеку ведь приходится защищаться.

— Почему? Вы говорите, что это он должен был все решать — таково условие договора, я не уверен, что даже тут вы правы: разве договор не предусматривает также, что и вы должны держаться открыто и просто с ним, даже несколько униженно и…

— Не будь рвотным порошком, Артур. А ты считаешь — это легко, держаться открыто и просто, когда тебя расстреливают?..

— Вы даже ведь и не пытались, а вы обязаны попытаться. Почему бы вам не написать ему?

— И что сказать?

— Сказать, что вы сожалеете и…

— Ох, право же…

— Ну, в самом деле, почему нет — разве не это главное? Конечно, чувства от нас не зависят, но надо стараться как-то ими управлять. Все-таки стоит попытаться. Вы говорите, что ваша жизнь разбита. Вы говорите, что он обращался к психоаналитикам. К ним никто не станет обращаться, если он не доведен до ужасного состояния.