По комнате прошел одобрительный гул. Анна рассматривала улыбающиеся лица, пытаясь отыскать среди них то, которое до сих пор не попадалось ей на глаза. Пока коллеги аплодировали начальнице и друг другу, она, позабыв о пережитом облегчении, сосредоточилась на поисках. Анна все-таки увидела его: он стоял чуть поодаль от группы коллег из отдела новостей, наблюдая за происходящим со стороны. Бен казался тут чужаком, словно мысленно он уже покинул «Мессенджер», осталось только тело. Анна хотела спросить его, выяснить раз и навсегда, он ли отправлял ей посылки, но так и застыла на месте среди веселящихся коллег. А как только решилась уйти, он вдруг повернулся и увидел ее. Анна затаила дыхание. Он встретился с ней глазами – широко раскрытыми, внимательными. Затем он опустил голову и исчез в толчее, когда собравшаяся толпа начала рассасываться.

Проталкиваясь сквозь поток людей, направлявшихся к выходу, Анна поспешила к месту, где видела Бена, полная решимости с ним поговорить. Возможно, если она сможет поблагодарить его, сказать, что его подарок значил для нее больше, чем Бен мог представить, барьер между ними рухнет. До сих пор она была пассивной участницей всего, что происходило с посылками. Это должно было измениться. Это был ее выбор – поговорить с Беном… если она сможет его найти…

Но, когда она добралась до места, где в последний раз его видела, Бен уже ушел. Коридор, ведущий к другим кабинетам, быстро пустел, отдел новостей возвращался к нормальной жизни, но кресло Бена оказалось пустым, а на столе не хватало обычного беспорядка. Анна почувствовала, как ее плечи сковало холодом. Сделать она ничего не могла, поэтому неохотно вернулась на ресепшен.

Ликующие голоса Теда, Бэбс, Шенис и Ашрафа звучали вокруг, Анна же вернулась на свое место словно с дымкой перед глазами, остро чувствуя, что упустила важный шанс. Ее рабочему место ничто не грозило – по крайней мере пока, – и вскоре все могло вернуться в норму. И это ее очень радовало. Но победа отчего-то казалась неполной, пустой.

– Анна? – Шенис смотрела на нее.

– Что, прости?

– Я сказала, что слышала, будто вечеринка состоится в оранжерее Кенсингтонского дворца[42]! Можешь в это поверить? Интересно, а принц Генри[43] там будет?.. Что думаешь?

Анна улыбнулась в ответ, но вопрос прозвучал отражением того, который она задавала сама себе: «Что я думаю? Я думаю, что мне нужно кое-что исправить».

Джонас Раудон чувствовал себя сломленным. С момента их возвращения из Корнуолла он не переставал чувствовать себя величайшим идиотом на планете. Как он мог принять доброту Анны за влечение к нему? Работы, способной отвлечь, не было, поэтому времени на размышления о собственной глупости хватало с лихвой, и эти мысли лишили его сна и аппетита. Он даже начал избегать зеркал, потому что вид собственного небритого лица и всклокоченных волос еще больше портил настроение. Беннетт, его пес, прятался в своей корзине и лишь провожал печальными глазами бессмысленно шатающегося по квартире Джонаса. Поводок висел, забытый, на крючке у двери.

Зачем он ее поцеловал? В тот же миг, когда их губы встретились, он почувствовал, как Анна резко отстраняется, и понял, что совершил ошибку эпического масштаба. Эйфория, которую он испытал, поделившись с ней своим любимым местом и увидев, как Анна воссоединяется с покинутой родиной, как-то странно ударила ему в голову. Других объяснений не находилось. Но одно дело – осознать свою ошибку, и совсем другое – ее исправить. Он не был готов взглянуть ей в глаза – и, с учетом своего нынешнего состояния, подозревал, что никогда не будет готов.

Поэтому он и не сумел скрыть потрясения, обнаружив Анну Браун у себя на пороге.

– Анна…

Даже решившись постучать в дверь Джонаса, Анна не была уверена, что эта дверь не захлопнется сразу же перед ее носом. В конце концов, она отказала ему и спряталась от него. Да, она ничего не могла поделать с собственными чувствами, но ведь и он тоже.

– Мы можем поговорить?

Джонас некоторое время молчал. Конечно, ведь он был вправе отказаться, учитывая неловкость ситуации, но Анна надеялась, что он ее выслушает. Он был хорошим другом – слишком хорошим, чтобы терять его из-за стыда и непонимания.

– Конечно. Входи.

Анна заметила на краю кухонной стойки стопку пустых коробок из-под пиццы, а на полу – разбросанную одежду.

– Не здесь. Давай куда-нибудь выйдем.

– Я выгляжу как бездомный, – возразил он. – Можешь дать мне пять минут, чтобы побриться? Ты или подожди здесь, или я постучусь к тебе, когда буду готов.

– Давай я лучше подожду тебя внизу.

Нервозность Анны все нарастала с тех пор, как она приняла решение зайти к Джонасу после работы, и ей хотелось получить хоть какой-то контроль над ситуацией.

– Давай. Я недолго.

Под солнцем, уже клонящимся к горизонту, Анна ждала его на улице у входа в Уолтон Тауэр. Она снова и снова мысленно репетировала разговор, который будет подобен прогулке по минному полю из-за эмоционального напряжения, возникшего между ними. Анна надеялась, что Джонас ее выслушает. Их дружба, возможно, еще могла стать такой, как была прежде. Но Джонас мог и отказаться. Это был его выбор. А ее выбором станет попытка все вернуть на круги своя.

Он присоединился к ней на улице спустя десять минут, чисто выбритый и в одежде, которая не выглядела так, словно в ней спали. У ног вился Беннетт, предвкушая прогулку, – черно-белая лента чистейшей собачьей радости.

– Привет. Куда идем?

– Сегодня хороший вечер. Как смотришь на то, чтобы сходить в парк?

Анна радовалась хорошей погоде: говорить с Джонасом в замкнутом помещении было бы неловко вдвойне. Осенняя палитра Ловэйдж Гарденс успокаивала, а звуки парка были куда лучше пустой тишины обеих квартир. Добравшись до зеленой кованой скамьи, они сели. Джонас старательно удерживал взгляд на широком зеленом поле. Тревожность Анны зашкаливала. Беннетт умчался за теннисным мячиком и вскоре присоединился к другим собакам в центре парка.

– Людно сегодня, – внезапно сказал Джонас.

– Да… наверное.

– Беннетт на седьмом небе. Он, похоже, думал, что мы никогда не выберемся на прогулку.

Анна, собравшись с силами, выпалила:

– Джонас, я хотела сказать…

Он поднес руку ко лбу.

– Не надо. Ладно? Не извиняйся. Это я должен просить прощения.