– Я уже исключил твою сестру из родословной книги императорской семьи, – добавил Иньчжэнь. – Дал разрешение отвезти гроб с телом на северо-запад и даже передал твоему отцу устное распоряжение тайно похоронить ее в одной могиле с Чан Циншанем. Жоси, я уже сделал все, что только мог.

– Почему ты не позволишь мне сопровождать гроб с ее телом? Это не такое уж большое дело, поездка туда и обратно займет лишь чуть больше месяца, – тихо сказала я умоляющим тоном.

Иньчжэнь долго молчал, а затем прижался щекой к моему лицу и ответил:

– Я боюсь, что если ты отправишься на северо-запад, то больше не вернешься.

Я повернула голову, глядя ему в глаза: мы отражались в зрачках друг у друга.

– Знаю, что вы с сестрой всегда одинаково не любили Запретный город, – произнес он. – Боюсь, что если ты вернешься в те земли, о которых так часто мечтаешь, то твое сердце больше не вернется в столицу. Жоси, не надо ехать туда.

Беззащитность и страх, мелькнувшие в его глазах, заставили меня согласно кивнуть. Обрадованный, Иньчжэнь быстро проговорил:

– А теперь вставай и поешь.

Держась за его руку, я села и поинтересовалась:

– Интересно, хорошо ли Цяохуэй живется в поместье тринадцатого господина?

– Когда за дело берется тринадцатый брат, можно не волноваться, – успокоил меня Иньчжэнь. – Он всегда тщательно все продумывает и действует крайне дипломатично – комар носу не подточит.

– Я знаю, что тринадцатый господин, без сомнений, хорошо устроил Цяохуэй в своем поместье. Но меня беспокоит ее состояние, – сказала я. – Они с моей сестрой вместе росли и были опорой друг для друга много лет. Как только Жолань ушла, Цяохуэй оказалась совсем одна. Оставлять ее в поместье восьмого господина больше не было смысла, а возвращаться туда, к моему отцу, она не захотела из-за моей тетушки, второй супруги. Сейчас же, потеряв всех родных, она внезапно оказалась в резиденции тринадцатого господина, совершенно незнакомом для нее месте. Боюсь, посторонним не понять ее горя и растерянности.

Во время нашего разговора из-за занавески внезапно высунулась голова Чэнхуань. Даже не дождавшись разрешения Иньчжэня, девочка ворвалась в комнату и, обняв меня за ногу, завопила:

– Тетушка, тебе уже получше?

На лице Чэнхуань были написаны такие радость и обожание, что у меня потеплело на душе. Улыбнувшись, я потянула ее к табурету и усадила:

– Мне уже намного лучше.

– Царственный дядюшка все последние дни не позволял мне видеться с тетушкой, – надула губы девочка, глядя на Иньчжэня. – Говорил, что тетушке очень тяжело и ей требуется отдых. Однако, едва увидев меня, она тут же улыбнулась.

Изо всех сил стараясь угодить мне, Чэнхуань взяла палочки и принялась щедро наполнять мою тарелку едой, попутно поинтересовавшись:

– Правда же, что тетушке сразу стало легко на душе, как только она увидела Чэнхуань?

И она выжидающе взглянула на меня, страстно желая услышать ответ. Я с улыбкой кивнула:

– Как только увидела Чэнхуань, сразу полегчало на душе.

Девочка тут же издала торжествующий вопль и обратилась к Иньчжэню:

– Царственный дядюшка, ты слышал? Больше не запрещай мне видеться с тетушкой.

Иньчжэнь с нескрываемой нежностью взглянул на нас обеих, улыбнулся и согласно кивнул.

Благодаря присутствию Чэнхуань, которая то отпускала шуточки, то что-то рассказывала своим нежным голоском, я неожиданно для себя съела почти на полмиски больше, чем раньше. Обрадованный Иньчжэнь похвалил Чэнхуань, и та тут же напустила на себя вид самой мудрой и добродетельной красавицы всех времен и народов, чем рассмешила его и меня.

Вечером после омовения я надела серебристо-голубое платье, на манжетах которого серебряной шелковой нитью были вышиты цветы магнолии, и завязала волосы в небрежный пучок, заколов его шпилькой. Как раз когда я ножницами снимала свечной нагар, в комнату, откинув занавесь, вошел Иньчжэнь.

– Так рано? – изумилась я. – Неужели ты просмотрел все докладные записки?

Он с легкой улыбкой взглянул на меня, оставив мой вопрос без ответа. Его полный нежности взгляд словно опутывал меня невидимой сетью. Сердце забилось чаще, я долго с растерянностью глядела на Иньчжэня, после чего усилием воли заставила себя отвернуться. Притворившись, что рассеянно кладу ножницы на стол, я невольно краем глаза взглянула в зеркало и увидела в отражении свое пылающее румянцем лицо.

Обняв меня со спины, Иньчжэнь наклонился к моему уху и прошептал:

– Я хочу тебя.

В голове тут же стало пусто. Я застыла, чувствуя, как по телу одна за другой прокатываются волны то холода, то жара. Поднырнув рукой под мое предплечье, Иньчжэнь легким движением расправился с застежкой. Я резко развернулась к нему лицом и уперлась ладонями ему в грудь, тяжело дыша.

Он нахмурился и долго разглядывал меня, после чего внезапно улыбнулся:

– Не бойся, мы не будем торопиться. Нужно, чтобы ты сама этого хотела.

Я продолжала напряженно смотреть ему в глаза. Иньчжэнь опустил голову и ненадолго задумался, а затем спросил:

– Жоси, ты помнишь наше обещание? Доверять друг другу.

Я вспомнила, как много лет назад на мой вопрос о том, желает ли он заполучить трон, Иньчжэнь невозмутимо ответил: «Да!» На сердце потеплело, и я, скрыв улыбку, кивнула.

Его губы тоже изогнулись в улыбке, когда он произнес:

– Тогда скажи, что же мне сделать, чтобы ты перестала сопротивляться? С тех самых пор, как ты стала жить в павильоне Янсиньдянь, я не мог избавиться от ощущения, что ты, хоть и близка со мной, продолжаешь упираться. По этой причине я не торопил события, желая дождаться, когда между нами будет лишь близость, без всякого принуждения. Однако сегодня днем, увидев, как вы с Чэнхуань вместе улыбаетесь, я понял, что не желаю больше ждать. Я хочу, чтобы ты родила мне детей, хочу увидеть, как ты смеешься с ними вместе, – это стало бы для меня величайшим счастьем.

В моих мыслях тут же воцарился полный сумбур. Я продолжала противиться нашей близости лишь потому, что знала, чем все закончится. Даже если сейчас ты, Иньчжэнь, столь мягок и нежен, я по-прежнему опасаюсь глядеть тебе в лицо, зная, каким жестоким ты станешь в будущем. Разумом я понимала, что не могу судить о его действиях, исходя из простого, черно-белого видения мира. Но стоило мне подумать о восьмом, десятом и четырнадцатом принцах, как я ощущала, что душой не могу этого принять.

После долгого молчания я наконец проговорила капризным тоном:

– Я хочу быть императрицей.

Иньчжэнь нахмурился было, но его лоб тут же разгладился.