Увидев, что Лизу удерживает силой какой-то смуглый восточный тип, Александр без раздумий кинулся на подмогу. Ему не было страшно, инстинкт самосохранения куда-то исчез. Драка началась сразу, все завертелось, как в водовороте. Трудно было разобрать, кто кого бил, и кто отбивался; со всех сторон неслись крики и рычание, стоны и женский визг. Мелькали перекошенные лица, руки, кулаки; трещали и рвались гонконгские рубахи, немецкие футболки, итальянские пиджаки. В схватке усердствовали и Фролов с Толяном, и Николай Крамской с писателем Андреем Астаховым, и даже американец Фрэнк Уайт Джуниор, первым из сидящих за столом заметивший, что их Лиза угодила в эпицентр событий. Сама Елизавета пыталась вырваться из рук размалеванной тетки, вцепившейся ей в одежду, а девочка с голым животом дергала ту за волосы и визжала: – «Пусти-и-и!» Тут же появилась и охрана, споро замахавшая дубинками, и наряд милиции, дежуривший за углом, а оркестр весело наяривал что-то цыганское, и мир казался ненастоящим, в него не верилось, как в фантасмагорический сон. Но нет, все происходило на самом деле, там были раны и выбитые зубы, одного из восточных свалили на пол и пинали ногами, а кто-то из стриженых парней, присев на корточки, скулил и зажимал ладонью толстую ляжку, из которой сочилась кровь…

Утихомирить всех дерущихся смогли лишь через полчаса. Оркестр к тому времени давно стих, кое-кого из пострадавших вывели в холл, где уже ждала бригада «Скорой». Милиция задержала семерых, среди которых оказались и Толян с Фроловым. Водитель почти не пострадал, а у Александра кровоточила рассеченная губа, одну руку он держал на весу и был очень бледен.

Елизавета подошла к задержанным, и все до одного, включая милиционеров, тут же уставились на нее. Лишь Фролов мрачно и сосредоточенно разглядывал пол под ногами.

«Вы старший? – спросила она лейтенанта, высокого украинца с пронзительными глазами кокаиниста, а когда тот степенно кивнул, шмыгнув при этом носом, улыбнулась, как могла лучезарно, и сказала, показав на Александра: – Это мой знакомый, отдайте мне его на поруки. Он всего лишь за меня вступился и ни на кого не нападал».

«Ну, отдадим, чего ж не отдать, – пробасил лейтенант, подмигнув сержантам из наряда. – Сейчас в отделении разберемся и отдадим, если не нападал… Яка гарна! Поедешь с нами? Мы тебе в машине уже местечко нагрели».

От него несло луком и мужским потом, он смотрел на Елизавету со снисходительной уверенностью человека, которому можно все. Она вдруг почувствовала, что сыта по горло – и Сиволдайском, и всеми событиями последних дней. Ни доказывать что-то, ни кому-то мстить, ни даже просто смотреть на этот мир не было больше никаких сил.

Что-то, однако, вскипало в ней и вот-вот грозило выплеснуться наружу. «Ты себя в зеркале видел, жлоб? – спросила она с холодной ненавистью. – Пойди, умойся, от тебя ж несет за версту».

Лейтенант оторопел, но быстро пришел в себя и протянул грозно: – «Ты что, шалава, ты это кому?» – делая шаг в ее сторону, однако тут, по счастью, в дело вмешались Крамской с Астаховым и оттерли Лизу прочь. Затем они вдвоем долго успокаивали служителя порядка, который казался не на шутку рассержен, но в конце концов внял увещеваниям, отстранив царственным жестом несколько сторублевок, протянутых ему Николаем.

«Идите уж, москали, – сказал он презрительно. – И за бабой своей смотрите, чтобы язык не распускала. А вы, орелики, – обернулся он к задержанным, – давайте в темпе наружу…»

Елизавету Андреевну отвели за стол. Ей налили водки, холодной и прозрачной, но она лишь глянула на рюмку и отодвинула ее прочь. Вся живость ее исчезла, даже плечи чуть опустились, и на лбу прорезалась складка.

«Вот он, мой космический катаклизм – мелкого провинциального масштаба, – проговорила она негромко и вдруг спросила Астахова: – Ты знаешь, что такое Число души?»

«Ну… – протянул тот, потом повертел в руке вилку и сказал, вздохнув: – В некотором роде. Если взять карандаш и бумагу и простой арифметикой свести к одной цифре день и месяц своего рождения, то выйдет число, придуманное индусами. Оно считается значимым на протяжении всей жизни, но особенно проявляет силу в первые тридцать пять лет».

«Потом человек мудреет, – продолжил он, помолчав. – Человек взрослеет душой и больше не стремится к ненужному, сосредоточив помыслы на выполнении уготованного ему. В действие вступает следующая подсказка, так называемое Число судьбы, что вычисляется несколько по-другому. Оно-то и указывает дорогу к счастью», – он усмехнулся и коротко глянул на Лизу, но та не приняла шутки.

«Все-то ты знаешь – сказала она. – Тебе самому не скучно? А я вот знаю теперь, что числа врут. Так же, как и знаки».

Затем она повернулась к Фрэнку Уайту и потрепала его по плечу. Ей было страшно – стихии торжествовали, мир распадался на части.

«Гуд бай, Фрэнки, – улыбнулась Елизавета чуть растерянно. – Прощайте все, я на вокзал. Может еще увидимся в Москве…» – потом вскочила и быстро зашагала к выходу. Все оцепенели, лишь Николай сделал было движение, желая ее остановить. Он даже окликнул ее, но она не оглянулась, и он махнул рукой, будто смирившись и устав спорить.

Над столом повисло молчание. «Я тут прямо борец с репрессиями, – усмехнулся Крамской. – Сначала Фрэнка нашего Уайта от злых ментов отмазывал, теперь вот Лизу…» Он повертел в руке незажженную сигарету, поднял глаза на Андрея и заметил мрачно: – «Ну вот, пошутили. Я выполнил предназначение, познакомил тебя с ней, и – как она говорила? Стал больше не нужен? Да и ты, я смотрю, не очень-то нужен тоже».

«Это то, что ты мне сказал на корабле, – вставил вдруг Фрэнк. – Помнишь, все уходит в пустоту».

«Не на корабле, а на катере, – с досадой поправил его Николай. – Тоже мне, корабль, белый пароход. Не бери в голову – подумаешь, сболтнул очевидное. Каждому ведь хочется, чтоб было по-другому. А события – его нет как нет».

«Да, – пробормотал Андрей Федорович, не слушая его, – вот так они нас и покидают. Меня, кстати, Аня бросила – помнишь, я тебе про нее писал. А эта, Елизавета – до чего хороша! Где же ее мужчины – и что там у нее такое с женихом?»

Фрэнк Уайт поморщился и отвел глаза. «Они – красивая пара, – пожал плечами Николай, наполняя свою рюмку. – Умер там кто-то, и сразу все вкось, миллион проблем. Их бы двоих перенести в другое место…»

«В других местах и женщины другие», – буркнул Фрэнк довольно мрачно.

«Другие женщины, другие радости», – согласно кивнул Крамской.

«Другая скука, – проворчал Астахов. – Хоть, конечно, хочется представить, как они не дают скучать один другому. Тот, жених, он на кого похож, на бандита?»

«Нет, – мотнул Николай головой. – Он как брокер или крутой торговец. По-здешнему, конечно, крутой. Не матерый волк, а волчонок – но не злой. К тому же, – добавил он, вспомнив вдруг фольклориста Мурзина, – к тому же, оба они из тех, кого мучит вопрос. Ну тот, который замкнут в кольцо. Смысл возможности поиска смысла».

Астахов задумался, потом поскреб щеку и скептически хмыкнул. «Вопрос-то неплох, – сказал он со вздохом. – Но ведь не цепляется – как белка за свой собственный хвост. Что-то не сходится – намеренно или, скорей, случайно».