…С белой скалы замедленно и страшно падал красный конь, переворачивался через голову, кровянил камни и летел, летел в черную бесконечную пустоту.

Густой вязкий туман наплывал на белую скалу. Студенистое месиво колыхалось, ползло наверх, налипая на камни все выше и выше, и, наконец, набухло на гребне, вздымаясь и опадая, вбирая в себя все вокруг. Андрей, уже погруженный в пережженный кисель, слепо водил перед лицом руками, пытался разгрести туман. Сердце остановилось в груди, и вопль отчаянья замерз в его горле. Еще миг, и он задохнулся бы, но тут поодаль дохнуло свежим ветром, чуть высветило, раздернулось клубящееся облако, и в этом просвете возникла огромная лобастая голова лошади. Андрей всмотрелся и с ужасом узнал Игреневого, мертвыми тусклыми глазами глядевшего на него. Сомкнутые в запекшейся кровавой пене губы коня немо спросили:

– За что вы меня убили, люди?

Страшная голова мерно покачивалась, ждала ответа.

– Почему я должен держать ответ перед тобой, Игреневый? – тоскливо спросил Андрей, еле ворочая онемевшим языком. – Я ли не берег тебя, все это время не спасал от смерти?

– Кто же ответит, если не ты? Я верил тебе. Из-за этого и поплатился жизнью. Ты подвел меня к обрыву и столкнул туда.

– Я попытаюсь ответить тебе, Игреневый. Ты понимаешь, что мы сами еще не можем познать себя? Мы так далеко ушли от своей изначальности, а теперь по наитию пытаемся понять первородность мира, разобраться в том, что творим со своей жизнью, многое губим своими же руками.

Андрей путался в словах и мыслях, со страхом прислушиваясь к себе: «Что я говорю, что несет мой язык, зачем все это знать мертвому коню?» – билась в нем мысль. Космы седой гривы развевались вокруг огромной головы, сливались с туманом.

– Человечество что племя, затерявшееся на клочке суши в безбрежном океане. Лишь самые умные среди вас смутно догадываются, какие страшные потрясения в будущем ожидают человечество. И как знать, смогут ли люди вынести и принять жестокий удар? Почему вы делаете все возможное, чтобы разрушить в своей слабой душе последние бастионы добра и справедливости? Кто защитит вас от невзгод, если вы не заботитесь о своей душе?

– Ты не можешь так говорить, Игреневый, не можешь этого знать и предвидеть, ведь ты не человек, – испуганно твердил Андрей, но клубящаяся мгла отталкивала и возвращала слова вожака.

– Ты – сын своего народа и не можешь отречься от гордыни. А ведь ты пытаешься быть лучше, чем другие. Понимаешь ли ты до конца простое и очевидное: убив последнего коня в моем табуне, сделав это ради минутной услады, вы сломаете, прежде всего в себе, еще одно звено, эта потеря повлечет за собой бездну других, внешне, может быть, неприметных, и отдалит вас от проникновения в тайну жизни, которую так упорно и настойчиво пытаются постичь люди. Но вы слабы и беспомощны остановиться, не творить зло.

– Ты мертв, Игреневый, и не можешь знать, как и для чего мы живем. Откуда тебе видеть наши дороги, по которым мы стремимся к добру и любви, счастью и вечности. Мы в пути, и он труден.

– Ради этого все живое вы заменяете машинами? С помощью механизмов решили вырваться вперед, благополучно миновать ямы и пропасти? И как не замечаете, что в погоне за мнимым и призрачным расплескивается мудрость бытия, коей вы одарены более других живущих на нашей земле существ?

– Обожди, Игреневый, ты не смеешь судить о человеке, не побывав в его шкуре. Ведь мы только и делаем, что заботимся о своей душе: мы настроили для ее спасения храмов, а потом разрушили их, пытаясь найти спасение в иных учениях, более праведных и человеколюбивых, как нам казалось. Мы не топчемся на месте, мы упорно ищем, а значит, и ошибаемся. Мы уже признали, что нищаем среди железа и нужно возвращаться к природе, чтобы у нее почерпнуть тепла и мудрости. Ты жестоко судишь людей, Игреневый.

– Не перебивай, человек. Пока что вы несете природе одно лишь зло, хотя и делаете вид, как далеко продвинулись в понимании, что нельзя насиловать все живое. Одного понимания мало. Пытаясь залечивать раны, нанесенные в безрассудстве и алчности, вы ставите заплаты в одном месте, а выхватываете огромные куски в другом. Бог ошибся, вложив в вас разум. За что он сделал человека судьей всему живому, и судьей неправедным? Изобретая дьявольские пороки, вы боретесь с ними и порождаете новые, еще более ухищренные. А оправдываетесь тем, что творите все это из желания жить по справедливости. Так можно оправдать любое злодеяние. Но если вы высшие существа, почему уничтожаете саму жизнь?

– У меня нет ответа на твои вопросы, Игреневый. Ты ненавидишь людей, и я могу понять почему – ведь они убили тебя. Наверное, мы очень слабы, если вынуждены лгать себе, как дети, боящиеся наказания. И ложь эта мешает нам понять суть мироздания. Давным-давно один из нас сказал: «Люди страдают за свои безумства, и с человеком, переступившим за грань природы порядка, ничто уже не может гармонировать».

– И в этом тоже кроется корень зла. Многое зная и понимая, многое помня, вы тем не менее повторяете зло, вы совершенствуете его, как свои машины. Однажды оно поглотит вас без следа.

– Кто тебе дал право судить о нас так? – беспомощно повторил Андрей в сгущающемся вокруг тумане.

– Смерть, – последовал ответ.

– Но ты-то веришь, что я не мог убить тебя, не мог поднять руку на твоих сородичей?! – кричал вожаку Андрей. – Можешь ли ты допустить такое, что я, человек, поступлю не менее жестоко с теми, кто погубил тебя? Где же справедливость, если за твою смерть я должен ответить тем же злом? Нет, я не утерял веры, что зло можно одолеть добром…

– Человек, ты хочешь сказать, что еще не пришло время любви и милосердия? В каждом поколении так или иначе люди возвращаются к идеям всеобщего благоденствия. И всегда за эти высокие идеи проливаются потоки крови и слез. Неужто вы ничему не учитесь?

– Но я верю в разум человека, в истины, до которых мы дошли, пусть и в потоках крови. Разве ты не видишь, как шаг за шагом мы движемся к пониманию себя, как жаждем обновления и совершенствуемся.

– Нет, не вижу. Ведь я мертв, – непримиримо ответила мертвая голова, и все вокруг вновь заволокло непроницаемым колышущимся туманом, потянуло могильным холодом.

Черное чудовище ворочалось в глубине зыбкого месива, содрогалось, пыталось и не могло вылезти наружу, но когда ужас удушающим кольцом сдавил грудь, Андрей нашел силы открыть глаза.

За окном клубились мрачные облака, чуть подсвеченные снизу немощным рассветом. Тяжелые эти тучи вышли из его мучительного сна и ползли по небу, разгоняемые ветром. Ветер сотрясал старый дом. Скрежет ржавых расшатавшихся крючков в ставнях вносил в утро беспокойство и неуют. С открытыми глазами лежал Андрей в постели, в воспаленной голове еще бродили остатки жуткого сновидения, в висках ломило. Он вспомнил вчерашний вечер, и от сердца немного отлегло. «Приснится же такая чертовщина, недолго с ума сойти. Нет, нельзя все так близко к сердцу брать. В отпуск, в отпуск надо проситься, пока совсем не одичал. Дожил, с мертвой лошадью философию развел». Не было у Андрея ни сил, ни желания подниматься, снова начинать привычную жизнь. «Всему есть предел, я не двужильный. Хватит терпеть унижение», – злость возвратилась и вошла в грудь легко, незаметно, будто давно таилась под подушкой.