– Я рада, что он так сказал.

– …он нарисовал карту и всякие подробности. Я даже не знал, что вы с ним расстались. Он никогда не говорил. Иначе я бы ни за что не приехал. То есть в таком случае у меня нет никакого права, в сущности, я просто…

– Ш-ш-ш, – перебила его Клодетт Уэллс. – Ешь.

– Я не собирался пугать вашу дочь или вашу племянницу. Просто она…

Она покачала головой, опять перебив его:

– Чтобы напугать Мариту и Чжилань, потребовалось бы нечто чудовищное. Они обе весьма смелы по натуре.

– Дело в том… дело в том, что… она… Марита, я имею в виду… она так похожа… – Найл умолк, осознав вдруг, что не в силах закончить фразу.

– Я знаю, – сказала Клодетт, – знаю, что похожа, – она поставила на поднос чашку из бирюзового фарфора с гирляндой зеленых листьев и, склонившись к нему, тихо продолжила: – Найл, я искренне сочувствую тому, что случилось с твоей сестрой. Даже не представляю, что тебе пришлось пережить. И как, должно быть, тебе не хватает ее.

Найл покрепче сжал зубы, он боялся, что голос подведет его. И внезапно с удивлением осознал, что плачет, хотя плакал он крайне редко. Его мать обычно говорила, что он рос на редкость тихим ребенком, что он никогда не плакал. Те разы, когда он плакал, можно пересчитать по пальцам. Он не плакал, как ни странно, даже на похоронах Фебы, но, с другой стороны, Найл сам понимал, что у него много странностей.

Клодетт взяла его руку и, мягко накрыв ладонями его забинтованные пальцы, сказала:

– Ты можешь жить здесь, сколько захочешь. Мы все очень рады тебе.

Найл выглянул в окно и увидел горный склон. Он мог читать скальные породы и напластования так же, как иные люди читают книги, и с первого же взгляда он понял, что перед ним кварцитовый массив. У основания склона он заметил детей, узнал сводную сестру и ее кузину, они бегали друг за другом, размахивая палками. Должно быть, в игре был какой-то смысл, какие-то правила, но в тот момент Найл не смог понять их. Он слышал крики, видел девочек, палки и мяч, или даже два мяча. Не обращая внимания на дождь, они перебегали от дерева к дереву, и их крики доносились до него, сидящего в этой серовато-зеленой комнате, как будто обладавшей успокаивающей и оживляющей силой.

Найл делал то, что обычно делал, когда что-то расстраивало его: он начал перечислять известные особенности данной ситуации, конкретные факты. Первое: он сидит в комнате дома, который не имеет даже адреса, окруженный незнакомыми людьми. Второе: за окном разворачивается непостижимая игра, и в нее играют девочки, у которых есть с ним общие гены. Третье: его отец, кумир и демон его жизни, провернул очередной мастерский трюк с исчезновением а-ля Гудини. Появился очередной дом, где есть признаки его отца, Дэниела, но сам он в настоящее время отсутствует. Куртка на дверном крючке, книги по лингвистике и психологии на полках, рыжеволосые дети за окном. Четвертое: он не имеет возможности вернуться в Штаты в силу того, что денег на счету хватило только на билет в один конец. Покупая тот билет, он рассудил, что сможет решить эту проблему позже. Пятое: в этой стране у него нет совершенно никаких знакомых теперь, когда он узнал, что отец больше не живет здесь. Шестое: рядом с ним, держа его за руку, сидит исчезнувшая для мира кинозвезда.

Найл склонил голову к этой женщине, и от этого движения тарелка начала соскальзывать с колен. Драконы и единороги вдруг проявились, попав под луч солнечного света, их полустертые очертания вспыхнули и заискрились, вобрав в себя жизненный свет, словно обретя фосфоресцирующие, волшебные свойства.

Клодетт и Дэниел, Донегол и Лондон, 2013

Клодетт стояла возле окна спальни, глядя на гравиевую дорожку, где темнел, как обычно, припаркованный автомобиль.

Она смотрела, но ничего не видела. Не видела сделанных из покрышки качелей, покачивающихся в разные стороны на четверть оборота; не видела гладь пруда, нарушаемую здесь и там алебастровыми заостренными лепестками кувшинок; не видела сойку, взлетевшую с газона в небеса.

Утро дышало прохладой, по долине стелился туман, но позже солнце рассеет эту сырость. Может, даже сейчас, оно уже подсвечивало сзади облака; его лучи могли прорваться к земле в любую минуту.

Стоя возле окна, Клодетт думала о многом. Некоторые мысли приземленны: нужно заправить кровать, прибрать на кухне, выгулять собак, наколоть дров. Другие мысли сплетались, порождая более абстрактные образы: они переносили ее в Кералу, где она купила эти понравившиеся ей тогда кожаные тапочки, переносили в ту жару, влажную жару с яркой палитрой специй на улицах, выставленных в джутовых мешках, к красочным горкам шафрана, кумина и куркумы, насыщавших воздух пряными ароматами. И: повезет ли сегодня детям с солнечной погодой или у них будет так же сыро, как здесь? Трудно сказать. И: эту рубашку Дэниел носил, когда она впервые увидела его, такая же синяя, как стены домов на той улице специй в Керале, более насыщенная синева, чем безоблачное небо, ткань на воротнике и манжетах выцвела из-за того, что он обычно…

Клодетт резко отвернулась от окна, переходя к активным действиям, без разбора собрала с пола разбросанную одежду и закинула на кровать, не обращая внимания, если что-то опять соскальзывало на половицы. Она взяла с туалетного столика щетку для волос и, начиная причесываться, направилась к лестнице.

«Впервые дети уехали от меня, впервые, – мысленно констатировала она, – впервые я осталась без них». Продираясь щеткой через спутавшиеся волосы, она поморщилась. Впервые. Это вызывало странные чувства.

* * *

В сотнях миль к юго-востоку, в Лондоне, в этот самый момент Дэниел лежал на боку в кровати. Он следил, как сменяются красные цифры на его будильнике. «5», получив добавочный элемент в левом нижнем сегменте, превратилась в «6», чтобы стать «7», цифре «6» придется во многом измениться, и с левой, и с правой стороны, и даже в середине; единственное утешение, мысленно заметил он, что «6», которой скоро грозит стать «7», потом обретет всю сегментную полноту в «8».

Он следил за поминутно сменявшимися цифрами, и вскоре в часовой половине экрана появился новый значок. В минутной половине высветились очертания двух нулей, наименее любимая Дэниелом цифровая конфигурация, и тут же включилось радио. Голос диктора сообщил, что точное время семь часов утра, и сейчас ему предстоит услышать новости. Колокольный звон Биг-Бена сменился странным набором звуков, их называют, как пояснила ему Клодетт, «радиосигналом точного времени», почему-то они всегда наводили его на мысль о яблоках с их бордово-коричневыми семечками – и именно такой радиосигнал символизировал начало нового утра в Лондоне, очередного рабочего дня.

Однако сегодня не для него, вспомнил Дэниел, отвернувшись и натянув одеяло на голову.

* * *

В гостиной Клодетт пробежала рукой по каминной полке, ища коробок спичек, чтобы зажечь плиту.

Она сомневалась, правильно ли поступила, разрешив Найлу взять Мариту и Кэлвина на экскурсию по «Мостовой гигантов»[95]. Не слишком ли еще мал Кэлвин для такого долгого путешествия, и сумеет ли Найл совладать с двумя непоседливыми родственниками, и не укачает ли Мариту от поездки в машине? Хотя вчера вечером во время телефонного разговора их голоса звучали жизнерадостно, взволнованно и потрясенно, когда они рассказывали о молодежной турбазе с ее спальными местами, строго определенном времени кормежек и списках тамошних правил. Найл сообщил, что доехали они хорошо, чувствуют себя отлично, так что ей нечего беспокоиться.