Думу — законный орган законодательной власти — скопищем людей, противящихся царской воле. Положение еще более осложнилось тем, что в правительственном сообщении неверно были переданы факты, касающиеся хода обсуждения в Думе земельного вопроса, и предположения думской аграрной комиссии были изложены извращенно, с неверным указанием на то, что думская комиссия предполагает распространить принудительное отчуждение и на крестьянские надельные земли.

Могла ли Дума оставить без внимания это выступление правительства? Конечно, это было немыслимо. Сначала в Думе возникла мысль реагировать на правительственное сообщение в форме запроса. Затем одержало верх предложение Кузьмина-Караваева, чтобы Дума со своей стороны выступила с обращением к населению для восстановления истины о положении в Думе земельного вопроса. После долгих прений был выработан и принят текст такого обращения, изложенный в самых спокойных и лояльных выражениях и заканчивавшийся призывом к населению мирно ожидать законодательного разрешения земельной реформы. Вот за это-то "обращение Думы к населению" власть и ухватилась как за предлог для решенного, конечно, уже ранее роспуска Думы. "Обращение к населению" было признано революционным актом, дерзостным выступлением Думы из пределов ее полномочий.

11 июля утром я пошел на пристань, к которой приставали прибывавшие на о. Рюгет морские пароходы. Пристань возвышалась над уровнем берега. Всходя на нее по деревянной лестнице, я издали видел, что наверху на столбе треплется по ветру какая-то приколотая к столбу бумажка. Я подошел и увидел, что то была экстренная телеграмма из Берлина, гласившая: "Государственная дума распущена в ночь с 8 на 10-е июля. Горемыкин отставлен от должности председателя Совета министров. На эту должность назначен Столыпин".

Итак, кризис разрешился вполне самобытным способом. При коллизии парламента с кабинетом — или распускается парламент, или уходит в отставку кабинет. Здесь был использован третий путь: сразу и Думу распустили и кабинет отставили.

Что же будет дальше? С каким нетерпением ожидались в этот день газеты! Лишь постепенно из отрывочных, явно невольно дефектных газетных сообщений можно было составить себе представление о том, что произошло при роспуске Думы. И только уже вернувшись к осени в Москву, узнал я о всех подробностях составления "Выборгского воззвания".

Конечно, этот шаг был ошибкой. И ошибка состояла прежде всего в неправильном учете психологии момента.

В Государственной думе во время громовых речей с осуждением деятельности правительства столько раз возглашалось, что народные массы кипят пылом революционной страсти и только факт существования Думы удерживает еще эти массы от революционного взрыва, — что в конце концов многие стали считать это положение несомнительной аксиомой. И там, в Выборге, царило убеждение, что в ближайшие же дни неминуемо разразиться революционный взрыв в стране. Ввиду такой перспективы заключавшийся в "Выборгском воззвании" призыв к пассивному сопротивлению в виде отказа от поставки рекрут и внесения налогов являлся ведь, в сущности, актом политической умеренности и стремления ввести поток народного негодования в возможно более закономерные пределы. Противники "Выборгского воззвания" часто называли его "холостым выстрелом". Однако этот холостой выстрел нанес сильную рану… только не тем, для кого он предназначался, не руководителям правительственной политики, а партии к.д., виднейшие деятели которой, бывшие членами первой Думы и подписавшие это воззвание, тем самым утратили право на продолжение парламентской деятельности. Из всех к.д., бывших в первой Думе, во вторую и следующие Думы мог войти только Родичев, потому что в момент роспуска первой Думы и подписания "Выборгского воззвания" он находился в Англии в составе депутации от Думы, отправленной на собрание международного парламентского союза.

Первая Государственная дума просуществовала всего 72 дня. Это — не более как миг в вихре событий, проносившихся тогда над Россией. Но этот миг был полон трагического значения для дальнейших судеб нашей родины. Весь смысл этого трагизма был понят тогда очень немногими. Одни приветствовали гибель первой Думы как победу любезного им старого порядка над революционной смутой. Это были те, кто видели в "смуте" не более как озорство мятежников, отравленных революционной заразой, и полагали, что все это "озорство" рассеется как дым, лишь только власть как следует сожмет свой грозный кулак. Другие не жалели о разгоне Думы, убеждая самих себя в том, что этот разгон послужит лишь к ускорению революционного переворота, которым старый порядок будет сметен целиком, без остатка. Это были те, кто не дорожили Думой самой по себе и смотрели на нее лишь как на трибуну, с которой можно было на всю Россию произносить речи, революционизировавшие страну. Но были и третьи, для которых гибель Думы означала великое несчастье, чреватое в недалеком будущем страшными последствиями. Эго были те, кто смотрели на Думу как на попытку ввести в закономерное русло работу над возможно более удовлетворительным разрешением острых и жгучих вопросов, выдвинутых на очередь всей совокупностью жизненных условий данного момента. Срыв этой попытки сулил, с их точки зрения, неминуемые страшные потрясения, исход которых предвидеть было очень трудно. Эти потрясения могли наступить и не тотчас, а чрез известное время, но миновать их они считали невозможным — при отсутствии у правящей власти готовности стать на путь смелых и широких преобразований, соответственных требованиям времени. Разгон Думы показывал, что власть этой готовности нисколько не обнаруживает, а то обстоятельство, что ближайшим предлогом для роспуска Думы было избрано разногласие правительства и Думы по земельному вопросу, было полно показательного значения: этим подчеркивалось, что власть, цепляясь за старый порядок, заключает прочный союз с той частью землевладельческого класса, которая пуще всего будет противиться социальным реформам. И не успело еще остыть впечатление от разгона Думы, как новое трагическое событие еще сильнее подчеркнуло эту связь политической борьбы со жгучими социальными вопросами. 18 июля в Териоках выстрелом из-за угла был убит Герценштейн — депутат, выдвинувшийся в Думе самыми яркими выступлениями против представителей правительства именно по вопросу об аграрной реформе. Времена Гракхов в древнем Риме вставали в памяти при зловещем известии об этом убийстве. Герценштейн вовсе не был революционным агитатором и демагогом. Он был щепетильно добросовестным реальным политиком по своему умонастроению и прекрасным знатоком социально-экономических вопросов по своей научной эрудиции. Но именно этим-то он и был особенно опасен для тех, кто не желал ничем поступиться из своих жизненных преимуществ для умиротворения страны и ради общегосударственных интересов. Жертва была намечена очень обдуманно. Началось судебное расследование убийства. Очень скоро этим расследованием было выяснено, что исполнителями кровавого замысла были агенты "Союза русского народа" — погромно-реакционной организации. Следователи начали уже добираться и до тех лиц, от которых исходил самый замысел. Но тут работа судебных властей была прервана по распоряжению свыше, и тайна убийства так и