бы на рожон" из-за шумных демонстраций. Интеллигентные лидеры тех левых фракций, которые стремились играть роль выразителей желаний и потребностей крестьянских масс, повторяли вслед за крестьянскими депутатами тот же лозунг "беречь Думу". Тогда получило популярность рассуждение, что вместо "штурма власти", которым занималась первая Дума, теперь надо вести "осаду власти" — осмотрительную и терпеливую, не давая правительству вызывать Думу на рискованные шаги, как это произошло с первой Думой в эпизоде с воззванием по аграрному опросу. Могло казаться, что это настроение "бережения Думы" должно было перенести центр тяжести думской деятельности на законодательную работу, что соответствовало тактической линии партии к.д.

Несмотря на все это, требовалось много наивного прекраснодушия, чтобы окрыляться надеждой на то, что вторая Дума счастливо минует опасные подводные камни, которыми был усеян ее фарватер. Опасности, грозившие второй Думе, были многочисленны и многообразны. Во-первых, во второй Думе было два крайних крыла: черносотенцы и социал-демократы, — которые шли в Думу с определенным намерением, прямо противоположным лозунгу "бережения Думы". Те и другие, но по совершенно различным мотивам, стремились не беречь Думу, а вызвать ее разгон, взорвать изнутри и в целом ряде случаев готовы были для этой цели протянуть друг другу руки. Черносотенцы с Пуришкевичем во главе то и дело устраивали для этого неприличнейшие скандалы, дабы дискредитировать Думу, а социал-демократы, с одной стороны, подчеркивали в речах, что они не ставят Думу ни в грош, а с другой стороны, подбрасывали Думе апельсинные корки в виде разных рискованных предложений демонстративного характера вразрез с решениями всех думских фракций[18].

Все это было, однако, еще не так опасно, если бы прочие фракции, за исключением двух крайних крыльев, могли объединиться вплотную около некоторой общей линии и если бы сама власть обнаружила готовность пойти на существенные уступки в основном вопросе — в земельном.

Крестьянство хотело "беречь Думу" в надежде таким путем получить землю. Но требование земли в правящих сферах как раз и принималось за недопустимое и опаснейшее проявление революционного духа. Широкая постановка аграрной реформы в легальной и закономерной форме парламентского законопроекта принималась "наверху" как самая ужасная из голов революционной гидры. Столыпин, старавшийся в противоположность Горемыкину стать в позу конституционного министра, — насколько это было можно при необходимости для него считаться с антиконституционными течениями высших сфер, от которых он зависел, — в вопросе аграрном, в сущности, повторил горемыкинское "недопустимо" по отношению к принципу принудительного отчуждения и сводил земельную проблему к замене общинного землевладения хуторами. К этой основной идее Столыпина можно относиться как угодно, но и те, кто видели в ней для будущего ключ к разрешению социального вопроса, должны были бы понять, что для данного момента необходимость прирезки земли к крестьянским владениям оставалась в полной силе и проведение этой меры в широких размерах законодательным путем могло бы сыграть решающую роль в предотвращении катастрофы, жертвою которой через несколько лет стала Россия.

Однако в этом именно пункте между властью и общественными стремлениями стояла глухая стена, и пробить в ней брешь "бережением Думы" было безнадежно. Наконец, ко всему сказанному надо прибавить еще и то, что лидеры социалистических партий, хотя и собирались "беречь Думу", но не думали для этого поступаться некоторыми, как бы сказать, формами социалистического этикета. Так, когда в Думу был внесен бюджет, социалисты-революционеры вместе с социалистами-демократами настаивали на том, чтобы Дума отвергла бюджет en bloc [целиком (фр)], не передавая его в комиссию. Точно так же и при внесении в Думу законопроекта о военном контингенте левое крыло голосовало за отвержение законопроекта. Конечно, все это была вода на мельницу тех партий в правящих сферах, которые только и мечтали что о скорейшем роспуске Думы. Сами левые это понимали и этого не желали, но не считали возможным выйти из пределов социалистического этикета. Перед голосованием законопроекта о призыве новобранцев некоторые члены фракции с.-р. подходили к нам, кадетам, и говорили: "Господа, вся надежда на вас, пожалуйста, голосуйте все дружно за принятие законопроекта, мы-то ведь, как социалисты, за него голосовать не можем, а если проект провалится, то Думе несдобровать". Мы отвечали: "За проект мы будем голосовать и без ваших просьб, но вот что любопытно — будете ли вы, как социалисты, нас за это ругать в ваших органах?" — "Конечно, будем", — отвечали они.

Итак, несмотря на лозунг "беречь Думу", никак нельзя было рассчитывать на ее долговечность. Крайние правые с самого начала откровенно вопияли: "Долой Думу". Через восемь дней по открытии второй Думы главный совет "Союза русского народа" выпустил циркуляр, в котором говорилось: "Когда в "Русском знамени" (органе "Союза русского народа") на первой странице появится знак креста, начинайте посылать настойчивые телеграммы государю и Столыпину с требованием роспуска Думы и изменения избирательного закона". А страницы "Московских ведомостей" непрерывно пестрели сакраментальными словами: "Долой Думу". В самой Думе крайние правые то устраивали хулиганские скандалы, попирая правила самого элементарного приличия, — особенно усердствовал по этой части Пуришкевич, — то выступали с явно провокационными предложениями, вызывая Думу на рискованные для судьбы Думы шаги. А крайние левые раздваивались между теоретическим признанием необходимости беречь Думу и всегдашней готовностью фактически дать волю революционному темпераменту и ни в чем не отступить от требований партийного этикета.

Все это делало чрезвычайно тягостной работу в Думе. Сознание, что Дума висит на волоске; полное отсутствие определенности в направлении думских работ; впечатление тяжелого сумбура от постоянно меняющегося соотношения многочисленных фракций, на которые Дума была раздроблена; бесконечная тягучесть междуфракционных совещаний и крайняя неустойчивость их решений, — бывало, чуть ли не всю ночь договариваемся мы с "трудовиками", договоримся наконец до общего решения — глядь: наутро все уже пошло насмарку; тяжелая атмосфера междуфракционной грызни на общих собраниях Думы; неприличные скандалы черносотенцев — все это выматывало душу, доводя ее до изнурения.

Предшествующими замечаниями я, в сущности, уже очертил внутреннюю историю второй Думы, и теперь достаточно будет лишь вкратце напомнить главнейшие моменты внешнего хода ее мимолетного существования.

Вторая Дума открылась 20 февраля 1907 г. При чтении высочайшего указа об открытии Думы вся оппозиция — и к.д. в том числе — осталась сидеть. 2 марта, когда ожидалось прочтение правительственной декларации, перед самым заседанием обрушился потолок в зале заседаний. Совершись этот обвал на полчаса позже, когда депутаты уже заняли бы свои места, — и произошла бы катастрофа с немалым количеством человеческих жертв. Я пошел посмотреть на картину разрушения. Многие места депутатов были завалены грудою обломков, низвергнувшихся сверху. Я увидел Крушевана — знаменитого восхвалите ля еврейских погромов. Он стоял и смотрел на картину обвала. Низкого