Вертолет легко оторвался от площадки загородного дома и взял курс на Вашингтон. Не прошло и двадцати минут, как Макоули вышел из дома, и вот он уже в Белом доме. Он прошел в кабинет и потребовал поступившие за выходной день бумаги. Помощник, который обрабатывал пришедшие на имя Президента материалы, очевидно, решил поднять своему патрону настроение и оставил среди сотни различной важности бумаг письмо учеников одной из школ штата Агава. Ребята целым классом благодарили Президента за его деятельность и просили прислать им его фотографию с автографом. Подумав несколько секунд, Макоули наложил резолюцию: «Подготовить фотографию или портрет средних размеров и дать мне для написания пожеланий детям этой школы».

После этого он на целых два часа углубился в работу. В одиннадцать часов, как и было договорено, прибыли адвокат Джонсон и сенатор Беймс. Здороваясь с друзьями, Макоули заметил:

— Сегодня у меня очень напряженный и трудный день, и начать его я решил с нашего вопроса.

— Причем наш вопрос явно становится самым важным, — мрачно уточнил Дейл Беймс. — Похоже, что прокурор Гордон понемногу, но уверенно продвигает свою задачу доказать Америке, что ее Президент как тот поляк Казимир.

— А что делал тот Казимир? — спросил Макоули.

— Его друзья как то спросили:

«Казимир, что ты делаешь, когда возвращаешься с лыжной прогулки?»

«Вбегаю в спальню и трахаю Мальвину».

«А потом?»

«Потом снимаю лыжи».

— Ну даешь! — рассмеялся Президент. — Ты хочешь сказать, что я, прежде чем решить дела Америки, сначала кого-то трахаю?

— Зря смеешься, Джон, — даже без тени улыбки заметил Джонсон, — прокурор Гордон делает все, чтобы Конгресс и народ Америки увидели в тебе человека, который ради женщин страну отодвинет на задний план.

— Неужели народ и конгресс не видят, что за время моего пребывания на посту Президента все стали жить намного лучше?

— Но факты, которые выкладывает сейчас Томас Гордон, свидетельствуют о том, что Президент страны превратил Овальный кабинет в оральный, а Белый дом — в бордель. Гордон и его дружки, в первую очередь толстяк Баррет и редактор одной из центральных газет Пруден, во все горло в большинстве газет раструбили, что и с Каролой Цайс, и с Мерли Биделл, и Беллой Крипас, и с Моникой Левин ты трахался в Белом доме, чаще всего прямо в кабинете.

— И мы не сомневаемся, — заметил сенатор Беймс, — что при определенных условиях эти стервы дадут показания против тебя.

Макоули помрачнел и после небольшой паузы тревожно заметил:

— Конечно, это было бы плохо…

— Даже хреново, — произнес Джонсон, — поэтому надо тебе серьезно готовиться.

— Ты имеешь в виду, что мне надо переговорить с ними?

— И с Биделл, и с Крипас говорить уже поздно. Я уверен, что прокурор Гордон и адвокаты этих миссис уже закрепили их показания. Что касается Левин, то меня все больше охватывает тревога.

Дейл Беймс встал из кресла и, прохаживаясь по кабинету, добавил:

— Мои люди утверждают, что прокурор Гордон устроил встречу Беллы Крипас и Мерлин Биделл с лидером республиканского большинства в сенате Линдером. По имеющейся информации, они подтвердили, что отдавались тебе по твоему требованию в твоем кабинете в Белом доме. Что же касается Левин, то она пока не согласилась давать правдивые показания, но мы с Андрисом уверены почти на сто процентов, что она расколется, если Гордон пообещает ей не привлекать ее к уголовной ответственности за то, что на прошлом судебном заседании она врала под присягой. И она — его…

— Друзья, но почему вы считаете, что Моника на этот раз пойдет на поводу у прокурора Гордона? — задал вопрос Макоули.

Ответил Джонсон:

— Потому что она имеет длинный язык и ее рассказы о вашем любовном романе, в том числе и о ваших подарках друг другу, по всей вероятности, были тайно записаны на магнитофон, и пленка находится у Гордона. Сама же Левин сильно напугана возможностью провести часть своей жизни в тюрьме. Я думаю, что стоит Гордону продемонстрировать Монике эти записи, и она тут же расколется.

— Даже если я с ней еще раз откровенно поговорю?

— Я почти уверен, что твой разговор с ней не спасет ситуацию. Она только перед тобой хорохорится, а на самом деле я уверен, что ей снятся кошмары и она ежедневно со страхом думает о том моменте, когда ее снова позовут в суд. Поэтому, когда Гордон пообещает ей взамен дачи правдивых показаний неприкосновенность, то эта девица клюнет на предложение и схватится за него как за спасительную соломинку. Не забывай, для нее Президент, которому до ухода осталось уже менее года…

— Временный Президент и хозяин, — жестко уточнил Беймс и продолжил, — у тебя иного выхода нет, как продолжать тактику обостренного реагирования на действия стран, чья политика не устраивает Штаты.

— Что ты имеешь в виду, Дейл? — озабоченно спросил Макоули.

— Я имею в виду не только Ирак, но и Югославию, Чечню, Белоруссию, а если понадобится, чтобы отвлечь от твоей фигуры внимание народа, то и другие проблемы в мире, которые вызовут интерес у наших любителей жареного.

— Но я же только что прекратил удары по Ираку…

— Не прекратил, а приостановил, а это значит, что можешь и продолжить.

Дейл Беймс, как никогда, был жестким и требовательным. Его слова словно снаряды били по мозгу Президента, заставляли его думать именно в том направлении, которое указывал сенатор.

— Пойми, — пояснил он, — дело же только в тебе. Встает вопрос о чести всей партии, доверии большинства избирателей. А это уже нечто большее, чем политика только Президента. У тебя, Джон, только одна голова, а здесь надо думать несколькими умами.

— Одна голова — хорошо, а две — уже мутация, — грустно улыбнулся Макоули.

Но Беймс не был настроен на жесткий разговор и ответил:

— Есть другая поговорка, Джон: одна голова — хорошо, но с туловищем — лучше. Так что здесь не до смеха.

Но и Президент все больше чувствовал беспокойство и грустно сказал:

— Я уверен, что если мы не растеряемся, то у нас еще будет возможность и повеселиться.

— Я тоже на это надеюсь, но нам надо не забывать о том, что в лагере наших противников немало мудрых людей.

— Согласен, но не забывай, Дейл, что есть еще и такая поговорка: на каждого мудреца — девять граммов свинца. Хорошо смеется тот, кто стреляет последним.

— Но ты же не пойдешь на это?

— Да, но если понадобится, то пойду не менее жестким путем. Я хочу вам, друзья, сказать, что власть я не отдам, как бы этого ни желали мои враги. Не для того я боролся за нее. Я доказал народу, что он не ошибся во мне, и вел, и веду страну к новым успехам. Поэтому я вынужден буду предпринять самые неординарные меры, чтобы защитить не только себя, но и демократическую партию и наших избирателей. Поэтому будем готовиться к бою не только за пределами Америки, — он взглянул на часы. — У меня осталось девять минут до совещания.