Она срезала цветы, чтобы затем поставить их в вазы. Ступала осторожно — ведь ноги были босые, а в высокой траве могли оказаться совершенно непредсказуемые вещи: обломки старых детских игрушек, куски пластика и металла с острыми краями. Владельцами «Капитанского дома» были люди очень милые и воспитанные, они проживали в Бостоне и сдавали этот дом, но прошлогодние его жильцы явно не отличались аккуратностью. Слабо сказано — были настоящими неряхами, и еще во всей этой неряшливости присутствовал некий злобный умысел. Швыряли кости с крыльца прямо на лужайку, словно специально для того, чтобы босоногая Норма наступила на них и поранилась.

Но все равно ей здесь очень нравилось! Лужайка шла под уклон, и над ней возвышался старый побитый непогодой дом, прямо как какой-нибудь замок из сказки. Прилегающие к нему владения тянулись до самого обрыва, и каменистый пляж под ним тоже принадлежал им. Ей нравились царившие здесь мир и покой. Был слышен рокот прибоя, а также отдаленный шум движения на пролегающем за поселком шоссе, но звуки эти были приглушенными, мягкими, не таили в себе угрозы. Полной и абсолютной тишины тут не было. Не было и слепяще-белой больничной тишины. Как в той палате, где ее разбудили, в Царстве Мертвых, в тысячах миль отсюда. И английский врач, весь в белом и совершенно ей незнакомый, смотрел на нее, как смотрят на кусок мяса на прилавке. А потом спросил тишайшим голосом, помнит ли она, что с ней случилось. Помнит ли, сколько именно таблеток снотворного проглотила, помнит ли, что сознательно намеревалась причинить себе вред. И называл ее при этом мисс Монро. И еще заметил, что ему «понравились некоторые из ее фильмов».

Она молча замотала головой. Нет, нет, нет.

Как могла она тогда хотеть умереть? Не родив ребенка, не почувствовав всей полноты жизни?..

Карло заставил ее пообещать. В последний раз, когда они говорили по телефону. Они договорились, что будут звонить друг другу, она — ему, а он — ей. Когда одному из них, по выражению Карло, вдруг придет мысль «совершить большой ребяческий шажок в Неизведанное».

Карло! Единственный на свете мужчина, способный ее рассмешить. После того, как Касс и Эдди Дж. исчезли из ее жизни.

(Нет, Карло вовсе не был любовником Нормы. Хотя и голливудская молва, и журналисты утверждали обратное. И бесконечно публиковали снимки, где они с Карло шли рука об руку и улыбались. Монро и Брандо: самая классная парочка Голливуда? Или: Просто добрые друзья? Они не занимались любовью той ночью, но это было чисто техническое упущение, все равно что забыть запечатать конверт, который отправляешь по почте.)

В гараже Норма взяла мотыгу, в подвале сняла с крючка сильно заржавевшие и покрытые паутиной садовые ножницы. Гости приедут только к вечеру. А сейчас нет еще и полудня, и времени у нее предостаточно. По приезде в «Капитанский дом» она поклялась, что приведет в порядок все клумбы, очистит их от сорняков. Но, черт побери, эта сорная трава растет так быстро! Она ритмично взмахивала мотыгой, и в такт этому ритму в голове вдруг сами собой сложились стихи, в буквальном смысле из сора.

СОРНЯКИ АМЕРИКИ

Сорняки Америки, мы не умираем -

Лопухи, осока и чертополох!

Дергают под корень — мы НЕ ПОДДАЕМСЯ,

Травят, проклинают — мы НЕ ПОГИБАЕМ.

Сорняки Америки… знаете, мы кто?

МЫ И ЕСТЬ АМЕРИКА!

Она рассмеялась. Эти стишки наверняка понравились бы ребенку. Простые и глупенькие, и еще в них есть определенный ритм. Нет, надо обязательно подобрать к ним мелодию на пианино.

Посреди буйно заросших высокой травой клумб виднелось несколько бледно-голубых гортензий, они уже зацвели. Любимый цветок Нормы Джин! Живо вспомнились гортензии в цвету на заднем дворе у Глейзеров. Там были и бледно-голубые, как эти, и еще розовые, и белые. И миссис Глейзер говорила со странно мрачноватой многозначительностью, с которой мы порой произносим разные банальности, словно пыталась утвердить тем самым свою значимость, словно считая, что эти слова переживут нас самих, таких хрупких и уязвимых:

— Гортензия — самый симпатичный на свете цветок, Норма Джин.

9

Нет на свете существа драматичнее призрака.

Драматург всегда недоумевал, что же хотел сказать этим Т.С. Элиот[35]. Фраза настораживала и не нравилась еще и потому, что в собственных его пьесах никаких призраков не было.

Он наблюдал за Нормой — она срезала ножницами цветы на лужайке за домом. Его прелестная беременная жена. Раз десять на дню он погружался в самозабвенное созерцание, и объектом его была Норма. Норма вблизи, вот она говорит с ним, Норма на некотором расстоянии. Первая — объект чувств и эмоций, вторая — объект эстетического наслаждения. Что, разумеется, тоже своего рода эмоция, и не менее сильная. Моя прекрасная беременная жена.

Сейчас на ней широкополая соломенная шляпа, она надела ее, чтобы защитить чувствительную кожу от солнца. И еще на ней брюки и его рубашка, завязанная узлом. Но она не надела ничего на ноги, и это ему не нравилось; и резиновых садовых перчаток на ней не было, и это тоже не нравилось. Ручки у нее такие нежные, обязательно будут мозоли! Не то чтобы Драматург наблюдал за Нормой специально. Нет, он подошел к окну полюбоваться океаном и небом с разбросанными по нему камешками круглых маленьких облаков, все время менявших плотность и прозрачность. К тому же он был целиком поглощен новой пьесой; то, что пока написано, ему нравилось, все эти проходные мелкие сценки и переходы явно удались. Возможно, они даже пригодятся для сценария (никогда прежде он еще не пробовал написать сценарий), который может вывести его жену на «новую орбиту». А тут вдруг она, внизу, на лужайке. С мотыгой и большими садовыми ножницами. Работает несколько неуклюже, но методично. Полностью поглощена своим занятием, как поглощена своей беременностью, — в эти последние недели счастье переполняло ее тело, и она вся словно светилась изнутри.

Он боялся, что с ней может что-то случиться, с ней и с ребенком. Мысль об этом была просто невыносима.

Какой цветущей она выглядит! Прямо как какая-нибудь женщина с полотна Ренуара, в расцвете молодости и красоты. Но на самом деле она совсем не такая сильная: легко подцепляет простуду, всякие там респираторные заболевания, часто страдает сильной мигренью и расстройством желудка. И нервы!

— Но только не здесь, Папочка. Здесь я чувствую себя просто чудесно.

— Да, дорогая. И я тоже.

Подперев локтями подбородок, он любовался ею. На сцене каждое из ее неуклюже-грациозных движений имело бы подспудный смысл. Вне сцены подобные жесты подлежали забвению, ибо у них не было зрителей.

Интересно, как долго способна Норма выдержать эту ситуацию вне актерской игры? Она отвергла голливудские фильмы, но у нее оставалась сцена, и имелись все данные талантливой от природы театральной актрисы; возможно, даже гениальной актрисы. («Не заставляй меня возвращаться туда, Папочка, — умоляла она его и крепко вцеплялась в руку, лежа рядом в постели. — Не хочу снова быть ею».)