Драматурга уже давно интересовала странная, изменчивая, как ртуть, личность актера. Что есть по сути своей «игра», и почему мы реагируем на «великую игру» особенным образом? Ведь все мы знаем, что актер всего лишь «играет», и в то же время… словно хотим забыть, что он «играет». А в присутствии по-настоящему талантливых актеров это случается особенно часто и быстро. Просто тайна, загадка какая-то. Как вообще можно забыть, что актер «играет»? «Играет» ли актер специально на нас? Есть ли особый подтекст в актерской «игре», и всегда ли он отражает наше подспудное (и отрицаемое) стремление к «игре»? Среди множества книг, привезенных Нормой из Калифорнии, он обнаружил «Настольную книгу актера» и «Жизнь актера» (о последней Драматург никогда не слышал прежде). И на каждой страничке этого странного и любопытного конспекта, составленного из анонимных эпиграфов и афоризмов, были пометки, сделанные рукой его жены. По всей очевидности, эта книга была для Нормы чем-то вроде Библии. Странички истрепанные, забрызганные водой, некоторые выпадают. Книга издана в 1948 году каким-то неизвестным лос-анджелесским издательством. И подарена ей кем-то по имени Касс. Имелась и дарственная надпись — Очаровательному Близнецу Норме со Звездной Бессмертной Любовью. На титульном листе рукой Нормы был выведен афоризм, чернила сильно поблекли:

Актер счастливее всего на своем священном месте: на сцене.

Неужели это действительно так? Неужели Норма действительно так считает? Ведь если как следует разобраться, это довольно горькое открытие для любящего ее человека. А уж для мужа — тем более.

«Но истинная правда актера — это правда мимолетного момента. Суть и правда каждого актера — это «диалог».

В верности этого высказывания Драматург был уже почти уверен.

Норма закончила срезать цветы и направилась к дому. Интересно, подумал он, поднимет ли она голову и взглянет наверх? У него еще есть время, какая-то доля секунды, отпрянуть от окна. Но он не успел. Да, так и есть, она подняла голову и махнула ему рукой. И он махнул ей в ответ и улыбнулся.

— Моя дорогая…

Странно, но именно в этот момент вспомнилось вдруг высказывание Т. С. Элиота: Нет на свете существа драматичнее призрака.

«Но в наших жизнях нет никаких призраков».

Еще в Англии Драматург начал задумываться о будущем Нормы. Да, она отказалась от выступлений на сцене и съемок, но надолго ли ее хватит? Как долго сможет она не играть? Что за участь — домашняя хозяйка, вскоре мать, и никакой карьеры? Она слишком талантлива, чтобы довольствоваться одной лишь личной жизнью, он это точно знал. Он просто был уверен в этом. И в то же время вынужден был признать: вернуться к «Мэрилин Монро» она не может. Не должна. Потому что настанет день, и «Мэрилин» убьет ее.

И несмотря на это, он писал сценарий. Специально для нее.

К тому же им нужны были деньги. А с рождением ребенка их понадобится еще больше.

Он спустился на кухню помочь ей. Норма была целиком поглощена составлением букета, лицо блестело от пота. Брала бледно-голубую гортензию, присоединяла к ней несколько стеблей красных вьющихся роз с темными пятнами какого-то грибка на листьях.

— Ты только посмотри, Папочка! Какая красота!

К ним в гости приезжают его друзья с Манхэттена. И сначала на террасе им подадут напитки, а потом все они вместе отправятся обедать в таверну «Китобой». И застенчивая и грациозная жена Драматурга намеревалась расставить вазы с цветами по всему дому, в том числе и в спальнях для гостей.

— Цветы дают людям понять, что им здесь рады. Что они — желанные гости.

Он наполнял вазы водой, а Норма расставляла в них цветы, но что-то у нее не ладилось. Гортензии вываливались из ваз.

— Дорогая, а ты обрезай стебли покороче. Вот так, поняла? — Это не было упреком, не было критикой, но Норма тут же скисла. Веселое ее настроение улетучилось.

— О, но ведь я хотела… Что?

— Послушай, не волнуйся. Мы сейчас исправим этот недостаток. Вот так…

Черт! Наверное, ему не следовало произносить это слово, «недостаток». Оно еще больше расстроило жену — она отшатнулась, как ребенок, которому влепили пощечину.

Драматург стал пристраивать гортензии в плоские вазы, на поверхности плавали головки цветов. (Надо сказать, что многие из них уже отцветали. Больше дня им не продержаться. Но Норма, похоже, этого не замечала.) Затем он начал вплетать между гортензиями стебли красных вьющихся роз с оборванными листиками.

— Смотри, милая, как красиво у нас получается. С этаким японским акцентом.

Норма наблюдала за его действиями с расстояния нескольких ярдов. Молча. Стояла и поглаживала живот, прикусив нижнюю губку. И еще как-то странно и часто дышала, и похоже, не слышала, что говорил ей муж. А затем с сомнением в голосе заметила:

— Разве это правильно, делать вот так? Ставить цветы вот так? Так коротко обрезать стебли? Никто не б-будет над нами смеяться?

Драматург поднял голову и удивленно уставился на нее. — Смеяться? С чего это тебе вдруг в голову взбрело, что кто-то станет над нами смеяться?

И выражение лица у него было недоумевающее. Смеяться надо мной?..

10

Он искал ее на кухне, в маленьком алькове, где она иногда пряталась.

Если не в кухне, то в гараже.

Если не в гараже, то на верхней ступеньке лестницы, ведущей в подвал.

(Что за странное, вонючее, темное место! Нашла, где прятаться!.. Хотя Норма отказывалась признаться, что прячется.)

— Дорогая, почему бы тебе не посидеть с нами? На террасе? Что ты здесь делаешь?

— О, Папочка, сейчас иду! Сию же минуту! Я как раз…

Поздоровалась с гостями и почти тотчас же умчалась прочь, как испуганная дикая кошка. И оставила его одного с друзьями. Неужели испытывает страх, как при выходе на сцену?

Но он не стал упрекать ее. Не стал говорить: Знаешь, Норма, не следует давать им пищу для разных там кривотолков и разговоров! О нас.

На самом деле подразумевалось: пищу для разговоров о тебе.

Нет, он вел себя, как и подобает любящему мужу, — был добр, мягок, сочувственно улыбался. Добродушно подшучивал над всем известной застенчивостью Мэрилин Монро, старался превратить это в расхожую домашнюю шутку. Нашел ее на кухне, в алькове, целиком поглощенную разглаживанием бумажных пакетов для продуктов. Гости тем временем осматривали дом, потом вышли на террасу. Драматург поцеловал жену в лоб, чтобы успокоить. От волос исходил еле уловимый химический запах. Она вот уже несколько месяцев не обесцвечивала волосы, но стоило ей вспотеть, и они начинали пахнуть.

Он говорил с ней очень нежно. Не ругал, не упрекал ни в чем. Он видел строки этого диалога, как будто только что написал его сам.

— Дорогая, не стоит придавать их визиту такого уж большого значения. Ты, похоже, нервничаешь. Ты ведь уже знакома с Руди и Джин, сама говорила, что они тебе нравятся…