«Но все-таки женщина обратила на меня внимание. Она узнала во мне кого-то, — думал я, пока мы бесцельно шатались по улице. — Быть может, Илью, которого однажды видела… на снимке газеты, который запечатлел все семейство, сгоревшее дотла вместе с загородным домом…»

Я загонялся, нервничал. Вика держала меня за руку, как свою младшую сестренку, и это помогало. Нравилось. Но больше нравилось, что Вика знает, как ее теплая рука придает равновесие моему расшатанному сознанию.

Отпустила она меня, когда мы зашли в парк, где летнее солнце не палило так ярко, где мы скрывались в тени густой листвы берез. Пусть даже в парке было людно: собаководы, пенсионеры, спортсмены; там мне стало на все сто процентов спокойно. Никто не тыкал в меня пальцем, не провожал взглядом. Только две бабушки из трех, сидевших на одной лавке, уминая вставными челюстями жаренные семечки и нюхающие табак, сказали, какие мы с Викой красивые. Назвали нас внученьками. Мы им поклонились и пошли дальше, задрав носы.

Как и говорил ранее, у нас не было какой-либо цели, и шли мы, куда глаза глядят. Мы просто шли, потому что могли ходить. Потому что я хотел ходить. Мне просто хотелось сутками бродить по улице и не возвращаться в Курямбию. Хотя… второе утверждение неверное. Мне хотелось туда вернуться и лечь спать на одну кровать с Викой.

Парковая тишина и размеренность жизни сменились всеобщей суетой и паникой. Одна собачница бросила обгрызенную ветку на газон, а ее собака вместо того чтобы принести палку обратно, уткнулась носом в темно-зеленый мешок, валяющийся возле березы. Кто-то взвизгнул.

Поддавшись стадному чувству, мы обогнали пенсионеров, занимающихся финской ходьбой, и вломились в окружающую березу со всех сторон толпу. Там увидели обгрызенную собакой палку, лежащую на мешке. Только это был не мешок, а, как показалось собачнице, что запустила палку, труп.

Женщина вопила, лила слезы и оттягивала от трупа своего питомца. Та рычала и размахивала головой налево-направо. Она вцепилась в черные джинсы усопшего и тащила его от березы.

За спинами зашуршало. Девчонка, старше меня, но младше Вики, описалась. Ее отец в суматохе кружил вокруг нее, не зная, что делать и куда деваться.

С другой стороны толпы что-то глухо рухнуло. Птицы, что пели серенады над нашими головами, перелетели на другое дерево. Теперь всеобщее внимание притягивал мужчина, еще один финский ходок, потерявший сознание. Взглянул на него я лишь на секунду, как в принципе и все остальные.

Толпа вновь глазела на труп. Кто-то вызвал скорую, кто-то — полицию. Кто-то храбрился оказать первую медицинскую помощь, да только дело так и закончилось словами.

Кажется, я один заметил, что труп вовсе не труп. Человек спал. Очень крепко спал. Да, у него была ободрана щека, а на коре березы виднелась полоса уже запекшейся крови. Да, от него воняло, как от трупа, но запах тот был суммой запахов его блевотины, мочи и, возможно, кала.

Я протиснулся сквозь ноги зевак. Вика меня едва придержала и отпустила, прочитав в глазах: «Я знаю, что делать». Может, то, что я сделал дальше, было зря, поскольку я оказался в центре внимания, но не сделать этого я не мог. Нужно было будить недотруп, пока он не захлебнулся блевотиной и не стал тем, кого в нем уже видело подавляющее большинство.

Я подошел. К тому времени собачница уже справилась со своим питомцем, приманив его сухим кормом. Вблизи я наверняка понял: тело принадлежит живому человеку. От струй воздуха из его ноздрей шевелилась трава. Я поднял палку с его спины. Думал отдать ее собачнице, но та, отгораживаясь и скрещивая руки, попятилась назад. Той же палкой я ткнул спящего в горло. Тот поморщился. В толпе снова закричали, и кто-то еще рухнул в беспамятстве. На них никто не смотрел.

Дело в том, что я узнал спящего. Это был Иглыч. По горлышку бутылки из-под водки, торчащего из-под его живота, у меня сложилось подозрение, что это именно он, а его лицо уже подтвердило догадки.

Сирены скорой помощи донеслись до наших ушей.

Толпа расходилась, образуя коридор для медиков, спешащих с носилками через весь парк. Когда два мужчины в синих униформах и женщина в белой с чемоданчиком с красным крестом были в нескольких метрах от меня, я встал на колени возле головы Иглыча. Прежде чем женщина-медик успела оттолкнуть меня от него, я прошептал ему на ухо воскрешающее заклинание:

— Иглыч, иди в очко…

Вика подняла меня с травы, одновременно ухватив мои слетевшие с носа очки и бейсболку. Хорошо хоть, парик остался на месте.

Иглыч вскочил вне себя, но не сумел ни произнести ни слова, ни удержаться на ногах. Он рыгнул и выблевал коричневую массу точно в раскрытый чемоданчик с красным крестом, забрызгав и женщину в белом халате. И рухнул.

Толпа расступилась. Женщина ввела лекарство через иглу шприца Иглычу в вену, неразличимую под сплошной татуировкой. Ее коллеги, вооружившись теми же лекарствами из чемоданчика, подходили к таким же новоявленным «трупам» и оживляли их. Придерживая за подмышки, они поднимали их и усаживали на скамейки. Позже, по просьбе отца, чья дочка испражнилась в штаны, медик, что был моложе, принес из служебного автомобиля белые полотенца и простынь. Скрываясь за простыней, как за ширмой, девочка сняла юбку, трусы и сандалии. Отец выбросил дурно пахнущую одежду в соседнюю урну, обернул дочурку полотенцами, взял на руки и вынес из парка.

Когда мужчины-медики переносили Иглыча от березы до автомобиля скорой, тот лежал на носилках, улыбался и смотрел в никуда.

«Доигрался», — подумал я и был прав.

Сегодня на кой-то черт читал актуальные новости в открытом паблике социальной сети. Там наткнулся на анонимную запись с фотографией Иглыча, повязанной черной лентой наискосок. Он, Иглыч, все-таки умер. Сбежал из больницы тем же вечером, снова напился, поругался с собутыльником и, не обращая внимания на красный свет светофора, поперся через самую широкую, самую скоростную улицу города. Его собутыльник, он же аноним, выложивший пост, написал: «Во всем виноват я. Я подначил его сбежать из больницы, говоря, что в больницах лежат только те, кто не спиртует организм, и старухи. Это я поссорился с ним, назвав его шалаву шалавой. Да, это правда, но он и без меня знал этот факт, просто не хотел в очередной раз выслушивать и оправдывать ее. Это я, усмехаясь, смотрел, как он, запинаясь и петляя, подходит к разделительной полосе на промятом асфальте на Первой Широкой. Это я отвлек Игла, когда он заметил справа мчащую на