Аббат начал брать Клода с собой на встречи. Такая стратегия принесла некоторые плоды. Конечно, потенциальные вкладчики конфузились, выслушивая странные объяснения. Однако их привлекал вид красивого и жизнерадостного парня, которого вдохновил на изобретение вечно чихающий расстриженный монах. Дуэтом Клод и Оже устраивали настоящее представление, рассказывая о задуманном в несколько искаженных выражениях.

Такое искажение применялось в двух целях. Во-первых, оно позволяло зрительно уменьшить сложность теорий, непонятных большинству потенциальных клиентов. Как заметил аббат: «Мы покажем, будто они все понимают, хотя на самом деле они не понимают ничего. Это лучше, чем демонстрировать всю полноту их невежества». Во-вторых, обман применялся для того, чтобы сбить со следа возможных соглядатаев. Ведь по всему Парижу, особенно в квартале Марэ, шли слухи об их сопернике, специализирующемся на согласных звуках.

Через месяц таких собеседований Клод и аббат нашли поддержку у двух зажиточных аристократов. Первым был герцог Врилье. То, что он согласился помочь, никого не удивило. Аббат в свое время познакомил его с Пьером-Жозефом Лоренном, инженером, позднее сконструировавшим для герцога механическую руку. Второй была некая мадам де Кранкуа. Мадам славилась своей страстью к фарфору, этим отвратительным увлечением, популярным среди женщин ее класса. Показав гостям свой blanc de chine[110]зверинец, состоящий из привезенных с Востока дорогих безделушек, она объяснила, что фарфоровые кошечки и собачки не мяукают, не лают и не бьют домашнюю утварь, а потому держать их в доме гораздо приятнее, чем живых питомцев. После того как ей продемонстрировали все математические, оптические и философские исследования, которые чуть ли не булькали и не искрились, хотя были полностью подстроенными, мадам де Кранкуа согласилась частично оплатить расходы.

– Но только при условии, что голова будет сделана из лучшего дрезденского фарфора! – заявила она.

Сие условие Клод принял. Он и сам пришел к такому выводу незадолго до встречи.

Настоящий прорыв в деле произошел, когда аббат перечитывал классику жанра – книгу Биона о построении и использовании математических инструментов в переводе Эдмонда Стоуна. Одна строчка бросилась ему в глаза: «Нам понадобится высокий порог».

– Порок! Ну конечно! Порок! – заорал аббат, срифмовав последнее слово. Он зачитал предложение вслух для Клода. – Ты что, до сих пор не понял? Принеси мне мой свиток.

– Какой именно?

– Тот самый, что сделает нас богатыми! Неси «Часы любви»! – Аббат чихал и смеялся, пока просматривал заказы. – Завтра мы заработаем на наших старых партнерах! С этим свитком заказов мы заполучим все уши сильных мира сего! Не заспиртованные, конечно.

Разницу между вымогательством и законной компенсацией порой сложно разглядеть, как вскоре узнал Клод. Когда аббат стучал в дверь, однажды уже закрывшуюся перед ним, и намекал на некогда сделанный заказ, клиенты, которые раньше были слишком заняты, теперь проявляли всяческую доброту и уважение. Она боялись, что сплетни об их увлечениях попадут не в те руки. Как по волшебству у проекта появились еще несколько сторонников.

Когда граф Корбрейский заказывал «Даму с собачкой на качелях», он обратил особое внимание на bouledogue.[111]Дама его интересовала меньше, ведь только собак он любил по-настоящему. Это подтвердилось, когда Клод с аббатом спустились в просторные апартаменты графа. Псина с вытянутым туловищем кинулась им под ноги, в то время как другая, более застенчивая дворняга лаяла из-за двери.

Эротические часы были простым развлечением для графа, так же, как и вся его жизнь. Он отличался необыкновенной глупостью, а потому не мог серьезно заниматься тем, что его интересовало. Правда, ограниченность дворянина пряталась за богатством. Граф любил пустить пыль в глаза и постоянно беспокоился, что его склонность к весьма странным половым контактам – склонность, о которой уже знали все дражайшие друзья, не упускавшие возможности над этим посмеяться, – подпортит его репутацию. Он был приверженцем королевской власти, но лишь до тех пор, пока король позволял ему вести распущенный образ жизни. В свободное время от кормления морковкой своего любимого пса Геркулеса (такое меню придавало блеск его меху) граф развлекался с увеселительными приспособлениями, научным оборудованием и древними игральными картами. В его коллекции насчитывалось тридцать расписанных золотом и серебром колод!

Когда аббат и Клод прошествовали в кабинет дворянина, молодой красивый слуга объявил, что граф задержится. Аббат сначала осмотрел ртутный бассейн весом в сто пятьдесят фунтов (по его собственным оценкам), затем повернул ручку механического планетария, разместившегося на подставке. Клод по привычке мысленно перечислил все предметы в комнате: коллекция вогнутых и выпуклых зеркал, зажигательное стекло на подоконнике, четыре электрические машины, такие привычные взору философа инструменты, как микроскоп, барометр, гидрометр, гигроскоп (Клод предположил, что не такой точный, как еловая веточка его матери), полка с аэрометрами (один был похож на серебряный волан, другой – на китайскую ракетку, третий – на королевскую державу). Клод обрадовался, что они оставили свои поддельные приспособления дома.

Составление списка прервалось, когда аббат повернул ручку планетария с такой силой, что Марс слетел с орбиты и закатился под стол. Как раз в тот момент, когда Клод пытался восстановить порядок во Вселенной, вошел граф Корбрейский.

– Мы уже встречались раньше, – отчеканил он.

– Да, сэр, в магазине Люсьена Ливре, – ответил Клод, поднимаясь с пола.

Аббат почувствовал, что его присутствие неинтересно графу. Здесь только Клод мог добиться поддержки. Поэтому Оже промолчал, стоя за столом, заваленным изделиями из стекла.

– Мой друг, – сказал Клод, посмотрев на аббата, – тот самый человек, который делал «Даму с собачкой на качелях».

– Давайте больше не будем говорить о тех часах, – ответил граф. – Я совершил ошибку. Пусть это останется нашим секретом. Ведь мне приходится помнить о своей репутации.

– Хорошо, забыли.

– Тогда зачем вы пришли?

– Мы хотим, чтобы вы помогли нам с механическим воспроизведением звуков. Вы интересовались этим раньше.

– Возможно, Даже если и так, я уже все забыл. Это было очень давно.

– Тогда я надеюсь, что вы позволите мне напомнить об этом деле.

Граф любезно согласился.

Клод начал свою речь с лирического рассказа о путешествиях.

– В хижинах горцев я видел машины, в которых дерево и железо слились так же легко и естественно, как встречаются небесная твердь и горы. Я слышал, как голосовые связки мертвецов наигрывают печальные мелодии. Я даже понял, как говорит флейта. И теперь я хочу, monsieur le comte,[112]соединить все эти исследования в одном грандиозном устройстве.