– Верочка, а ты рукопись своего дяди читала? – спросил Никита.

– Пока нет. У меня и возможности не было, ее же Витя унес. Я, правда, всякую там мистику не люблю, но теперь прочту обязательно.

– А что ты любишь – в плане почитать?

– Если скажу, что Достоевского, – не поверите?

– Почему же не поверим? Поверим, – сказал Виктор, берясь за бутылку. – Помните, как в «Республике ШКИД» Викниксор у Кости Федотова спросил, читал ли тот Достоевского. А Мамочка, обнявший балалайку, не моргнув единственным глазом ему и отвечает: «Читал. «Преступление и наказание»… Да еще с такой неповторимой интонацией сказал! Обожаю этот фильм.

– Ой! – Кажется, Верочка слегка захмелела. – А помните, как училка спросила у Мамочки, знает ли он немецкий. И он, главное, важно так говорит: «Много! По-немецки – цацки-пецки, а по-русски – бутерброд».

– Ха-ха-ха! – вновь рассмеялся Никита и резко умолк, увидев вошедших в комнату Александра Ивановича и его брательника.

– Здравствуйте, товарищи! – сказал брательник и принял в объятия бросившуюся к нему Верочку. – Здравствуй, шельмочка! Как ты тут живешь-поживаешь?

– Все хорошо, папочка. – Верочка расцеловала Ван Ваныча в щеки.

– Иван, – представился тот и протянул руку вышедшему из-за стола Виктору.

– Виктор. Художник.

– А я – Никита.

Рукопожатия вышли довольно крепкими, словно каждый хотел дать понять, насколько он силен.

– Мы с Витьком вместе в полиграф поступать собираемся, – соврал Никита. – А вы, я слышал, реставратором в Новоиерусалимском монастыре работаете?

– Работал. Теперь в Суздаль перебираюсь, там реставраторам больше платят. Завтра утречком и поеду.

– Люблю город Суздаль, – одобрительно покивал Александр Иванович. – Спать в моей комнате будешь, в раскладном кресле. А сейчас давай выпьем за встречу!

– Выпьем.

– Уходим, Никита, уходим! – Виктор потянул за рукав друга, в раздумье остановившегося на лестничной площадке.

– Погоди. Я не понял, чего мы так резко убежали? Ты вроде намекал, что в крайнем случае готов приютить…

Они и в самом деле слишком поспешно покинули квартиру Александра Ивановича. Выпили с его братом – за знакомство, почти без перерыва Виктор предложил повторить – на посошок, под предлогом, что Никита может опоздать на последнюю электричку, после чего буквально вытолкал друга из квартиры, как бы ни хотелось тому на прощание пошептаться с Верочкой.

– Я все объясню, – умоляюще сказал Виктор. – Только чуть позже и не здесь.

Он потащил Никиту вниз по лестнице. Тот поддался с явной неохотой. Ненамного отойдя от подъезда, Виктор оглянулся на шум машины. Это был выехавший из-за угла дома милицейский уазик.

– Вот как чувствовал, – сказал он и, прикинувшись вдрызг пьяным, повис у друга на плече.

– Ты чего? – не понял тот.

– Уходим, Никита! Только не оборачивайся, – зашипел Виктор и замахал рукой, будто что-то доказывая собутыльнику.

В свой подъезд Виктор не повернул, повел Никиту в темноту двора, к детской площадке. И только там, надеясь, что с освещенной улицы их никто не видит, отпустил друга.

– Что происходит? – серьезно спросил Никита.

– Сейчас скажу. – Виктор пристально глядел на уазик, остановившийся напротив подъезда, в котором жил Александр Иванович. Из машины вышли трое, и, кажется, одним из них был капитан Калиниченко…

– Хочешь сказать, что Петляев со своим дружком и в самом деле сдали наводчика? – спросил Никита через пару минут, когда они быстрым шагом направлялись дворами к метро «Тушинская». Никита, доехав до «Беговой», успевал бы на последнюю звенигородскую электричку, Виктор строил свои планы.

– Так ты же сам говорил, что им выгодно расколоться – в плане чтобы срок скостить.

– И наводчик – Ван Ваныч?

– Конечно! Я, между прочим, вспомнил, как однажды, во время инкассации, застал его в кабинете Александра Ивановича…

– Додумать расклад несложно, – сказал Никита. – Ван Ваныч видит, какие деньжищи сдает инкассаторам его бра-тельник, понимает, что в инкассаторской машине денег гораздо больше, что для ограбления большого ума не требуется. Главное – решительность, расчет и быстрота. Он подбивает на дело знакомую истринскую шпану, и у них все получается. Вот только не учел Ван Ваныч чудесную страничку, которая у тебя в руках оказалась.

– Ты знаешь, дружище, каких усилий мне стоило не плеснуть этому Ван Ванычу водкой в харю? За то, что он Машеньке руку выворачивал!

– Чего ж не плеснул? Хотя руку-то он Машеньке выворачивал в другой, несуществующей реальности…

– Не в этом дело. Я просто фишку просек, поэтому, собственно, и поспешил из той квартиры удрать.

– Поподробнее?

– Хорошо. Ты же у нас пытливый. Вот представь, что мы задержались дома у Александра Ивановича еще минут на десять.

– Представил. Я бы с Верочкой кое о чем договорился.

– А пока договаривался, нагрянули бы к нам в гости менты, в частности капитан Калиниченко – чтобы повязать Ван Ваныча, которого Петляев сдал. И увидел бы капитан Калиниченко в компании наводчика его родного брата, кассира продовольственного магазина, рядом с которым инкассаторов ограбили, а также меня – инкассатора, который как раз в день ограбления на работу не вышел, и тебя – который как свидетель меня прикрыл. И вот сидят эти четверо за одним столом и пьют водку. Как думаешь, какие выводы сделал бы капитан Калиниченко?

– Да… Нехорошие для нас выводы сделал бы капитан вместе со всей милицией.

Станция метро «Тушинская» и железнодорожная платформа Тушино располагались очень грамотно – рядышком. Через подземный переход Никита отправился в метро, Виктор – на платформу. Билет, который стоил всего тридцать копеек, брать не стал – какие в двенадцать ночи могут быть контролеры? Ехать до Истры было немногим меньше часа, затем минут пятнадцать пешочком до бабушкиного дома, ключи от которого он всегда носил с собой.

Истра. В пустом вагоне ночной электрички Виктор загрустил. Он жалел, что в пору своей юности так редко и ненадолго приезжал в этот городок. Все его друзья обитали в деревне Кобяково под Звенигородом, а в Истре из знакомых парней был только троюродный брат Олег. Общаться с ним и его сестрами-близняшками, конечно, прикалывало, но в Кобякове жил лучший друг Никита, да и вообще там Виктор был со всеми, что называется, свой в доску, а в Истре подружиться с большой компанией как-то не сложилось. Возможно, к лучшему. Но кто разберет, что лучше, а что хуже?

Джон Маленький, лежа на больничной койке, сказал, что если бы и захотел изменить свое прошлое, то лишь тот случай, после которого на этой койке и очутился. Кроме этого ничего менять ему не хотелось. Говорил ли он правду – вот в чем вопрос?