Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что ж, — вздохнула Иванна. — Возможно, оно и лучше. Ни боли, ни лжи, ни разочарований…
Она с облегчением подумала о том, что вся ее дальнейшая жизнь будет безмятежной и бесстрастной, как зима, окутавшая город за окном. Без горечи, грязи, мучений, ссор… Полный, непоколебимый покой.
— Но не для тебя, — возразила бабушка Ева, без труда прочитав ее мысли. — Череда новых романов и любимых, страстей и сумасшествий, счастья и отчаяния, разочарований и надежд помогла бы тебе забыть печальную историю. Но ничего подобного с тобой уже не будет. Отныне и навечно в твоей жизни останется только эта горькая, как яд, любовь.
20 декабря XXI века
— Бе-едненькая моя, бе-едненькая… — жалостливый голос Наташи нежно гладил подругу.
Полуголая елка была забыта. Они сидели на полу гостиной, посреди разбросанных по комнате блестящих игрушек, и певица обнимала Иванну, гладила ее по голове, по плечам, по спине, пытаясь утешить, согреть и чувствуя, что с тем же успехом она могла бы отогревать глыбу льда.
— Бедная моя девочка.
Будоражащее счастье приближающегося праздника сменилось угрызениями совести — Наташе было стыдно за то, что для нее Новый год — это Дед Мороз и Снегурочка, выстрел шампанского и взрывы салюта, запах мандаринов и мамин фирменный торт с кремом; похожие на золотых рыбок конфеты в блестящих бумажках, которые папа привозил из Прибалтики (а она вешала их на елку, чтобы съесть не раньше 31 декабря); снежинки, вырезанные из салфеток, хлопушки, подарки, салат «Оливье» и «Селедка под шубой»… Сотня милых глупостей и радостных воспоминаний, которые, словно нитка разноцветных елочных бус, тянутся из самого детства, переливаясь в душе веселыми огнями. И пусть последние пять лет Новый год — это изматывающая ночная работа, все равно она не может сравниться с той жуткой беспросветно черной дырой, которой обернулся этот праздник для Иванны и из которой ее бедная девочка не может выбраться до сих пор.
— Прости меня, — попросила Наташа, каясь.
— За что? — бесцветно спросила Иванна.
— Я думала, ты гордишься тем, что ты ведьма — хладнокровная, одинокая… Все время тебя дразнила, дергала, подкалывала. Как ты только терпела меня? Теперь я понимаю… Теперь я все понимаю. И почему ты красивой больше быть не хочешь. И почему на мужчин не смотришь — тоже. Если бы мне два таких урода попались, я бы и сама, наверное, не смогла… Честное слово, я б твоего журналиста задушила собственными руками!
Карамазова аккуратно высвободилась из объятий Могилевой. И та вдруг поняла: Иванна лишь терпела ее ласки — ее нежность причиняла ей боль, как причиняют боль выставленные в витринах желанные вещи, которые ты никогда не сможешь себе позволить.
— Я была уверена, что ты, именно ты непременно осудишь меня за убийство человека, — отчужденно сказала она.
— Так ты таки убила его? — ахнула певица. Она помолчала, пытаясь представить себе, как Иванна — ее подружка Иванна! — отдает мрачный приказ выбить табуретку из-под ног Артема. И не сумела.
— А где, интересно, ты могла взять трех охранников? — подозрительно поинтересовалась она.
— Разве это проблема? — удивилась Иванна. — Их не трудно нанять.
— Но это дорого.
— А я, между прочим, зарабатываю до хрена! — резко вскрикнула ведьма.
В ее голосе звенели слезы, но глаза оставались безжизненными и сухими.
— Ко мне ж не только романтичные девицы ходят, но и бизнесмены, олигархи, политики… С тех пор как я изобрела «Qui vivra verra»[22], от них отбоя нет. Все хотят знать, чем обернутся их сделки, контракты, проекты… На такие средства я могла бы нанять целый взвод!
— Но впоследствии исполнители могут свидетельствовать против тебя.
— Не могут, — опротестовала ведьма. — Достаточно опоить их белладонной, и они забудут то, о чем не должны помнить. Видишь, я могу практически все. Кроме одного…
— Любить?! — воскликнула Могилева. — Да за это его убить мало!
И осеклась… Снова замолчала, взяла в руки мохнатый «дождик», стала накручивать его на палец. Ее пожелание «убить» было кастрированным — теоретическим. Не зря же все цивилизованные страны отменили смертную казнь… А с другой стороны, разве он не заслуживал смерти?
— И все же, Иванна, может, не стоило его убивать? — спросила она, сомневаясь.
Сомневаясь, сможет ли она любить Иванну теперь, узнав, что ее подруга убила человека. Оправдать, понять — да. Но сможет ли она любить ее?
— Нет, — ответила за нее Иванна.
Могилева вздрогнула: было очевидно — Карамазова прочла ее мысли. Впрочем, возможно, они были написаны у нее прямо на лбу.
— Откуда ты знаешь? — смутилась она.
— Знаю по себе.
Конец XX — начало XXI
Бабушка Ева оказалась права, ей не удалось забыть об Артеме. Хотя, поначалу, удавалось не вспоминать о нем. Ее второе рождение и новая жизнь — неизведанная и волшебная жизнь ведьмы — надолго похитили Иванну у реального мира. Она съехала от родителей и поселилась в их фамильной квартире № 33.
— Здесь жила еще твоя прабабка-ведьма. Теперь я отдаю ее тебе… — сказала старая колдунья.
Она перебралась за город, где, как оказалось, у нее был собственный трехэтажный особняк.
— Ведьмы зарабатывают немало.
— А что они могут?
— Настоящие — все. Но это не означает, что мы делаем все, о чем нас попросят. Не забывай, совершая зло — мы стареем.
— Значит, делать зло все-таки нельзя? — обрадовалась Иванна.
— Ты должна уяснить главное: ведьма — не человек Мы живем по иным законам. Кошка не совершает зла, убивая мышь, ибо Господь сотворил ее хищницей, а не травоядной. А нас ведьмами, а не великомученицами, — осклабилась бабушка Ева. — Он просто хотел, чтобы добро и зло в колдовском мире было столь же уравновешенно, как в Его мире.
— А ты уверена, что нас сотворил именно он?
Бабушка Ева привычно пожала плечами.
— Он наказывает нас. Но ведьма есть ведьма… Сама подумай, что будет, если ты станешь вершить одно добро?
— Что?
— Ты помолодеешь настолько, что вернешься в утробу матери! — презрительно фыркнула ее наставница. — Но это невозможно. За всю историю ведовства такого не случалось ни разу. Хотя некоторым из нас удавалось, убавляя себе годы, прожить более пятиста лет…
— А есть какой-нибудь прейскурант? — упорствовала ученица. — Снять сглаз — молодеешь на месяц, снять порчу — на год, снять порчу на смерть — на десять…
— Может, и есть, — засмеялась колдунья, — но только в руках у Всевышнего. И еще… Постригаясь в монастырь, люди принимают иное имя. Монашество и ведовство роднит отказ от собственного «Я». Дай название своей новой сути.