что оказалось не особо хорошим решением. Вонючий дым прибивало к земле, прямо не пожар, а какая-то газовая атака. Преодолев заграждение, Тимофей вышел к рельсам, поговорил с бойцами. «Лейтенанта в полушубке» они не видели, но уже воскресили пробитый водопровод у водокачки, можно было умыться. Сержант Лавренко ополоснул физиономию непредсказуемо брызгающей ледяной водой.

Тут к «водопою» подошло начальство. Генерал-майор – уже без автомата – тоже решил умыться. Мельком глянул на Лавренко.

– А, минометчик из Особого. Наблюдали. Молодец! Наглядно показал, как нужно уметь действовать трофейным вооружением. Майор, фамилию сержанта запишите. Представим к награде.

Комдиву подали белоснежное полотенце (странно было видеть такую чистоту в это закопченное и грязное утро), и генерал-майор ушел заниматься своими генеральскими делами.

Слегка польщенный Тимофей назвал адъютанту свою фамилию, заодно спросил: не видели ли лейтенанта Саламонова? Оказалось, столь выдающуюся личность уже все знают.

– Ранен. Ноги ему, кажется, перебило. У медиков ищи. Это там, за окраиной.

Найти лейтенанта труда не составило: белый полушубок, наверное, имелся один-единственный на всю дивизию.

– Тимофей?! Жив? – Лейтенант пытался приподняться на локте.

– Вы лежите, лежите, товарищ лейтенант. Я проведать и доложиться.

Раненые, лежащие по соседству, косились. Видимо, неугомонный Саламонов успел им чего-то этакого наговорить.

– Личный состав цел, машины – одну побило, другую сделаем. До места доберемся в срок, вы не волнуйтесь. Карту маршрута вы бы отдали на всякий случай, – осторожно намекнул Тимофей.

– Карту? Да, карту! – Лейтенант потянул полевую сумку. – Вы осторожнее, Лавренко, видишь, как получается.

– Да уж, нехорошо. Ну ничего, в госпитале подлечат, живо на ноги встанете. А мы немного вернемся и доберемся как приказано.

– Нет, Лавренко, ты не понимаешь. Я же третий раз на фронте. Первый раз еще в эшелоне зацепило, высадиться не успели. Бомбежка, будь она проклята! Вылечили, на формировку… Я там такую работу в комсомоле вел, у ребят глаза горели! Только полк позиции начал занимать, меня осколком… Да еще в спину! И сейчас… Это же у меня первый полноценный бой был. Один барабан отстрелять успел. И опять…

Лейтенант изнемог от своей горячей речи и неожиданно заплакал.

– Ну что вы, честное слово… – Тимофею стало жутко неловко. – Сделали, что могли.

– Да! Да, что мог, – Саламонов утирал глаза рукавом полушубка, развозя грязь. – Но мало, мало я сделал!

– Так еще наверстаете. Вы бы, товарищ лейтенант, не по комсомольской линии шли, а по военной. Может, больше повезет?

Саламонов кивал, закрыв лицо рукавом, но, наверное, ничего не слышал. Тимофей и сам знал, что говорить бесполезно. Такой уж человек лейтенант. Ему ноги хоть совсем отшибай, в голове все то же останется – вихрь свистящий. Слишком уж разум светлый, тени сомнения в нем совсем не бывает.

– Выздоравливайте. А мне там… к машинам…

Тимофей спрятал карту, пошел между раненых. Смотрели, помалкивали. Только санитар с немецким автоматом на шее кивнул, отзывая в сторону. От санитара попахивало.

– Будешь?

Тимофей глотнул из алюминиевого горлышка. Не спирт, а что-то немецкое. Из негодной фотопленки они пойло гонят, что ли?

– Ох и дурак, а? – кивнул санитар в сторону Саламонова.

– Дурак. Но честный.

– Я и говорю. И как это на свете так дубово и встречно складывается? – Санитар приложился сам. – Не волнуйся, сержант, доставим в лучшем виде. Побило лейтенанта средненько, подлечат, вернут.

Дым слегка поразвеялся. Тимофей спешил к амбар-капониру, размышляя: уцелело ли в «додже» что-то из провизии? Нет, должно уцелеть. Нужно позавтракать или хотя бы пообедать и готовиться в дорогу. Времени не так много, придется далеко возвращаться, крюк солидный…

Но мысли о Саламонове не оставляли. Прав санитар: самая беда с такими людьми. Они дубово-встречные: вреда от них не счесть, но сами они честные и говорят правильные глупости. С дураком-вредителем проще: пресечь бурную деятельность, поставить землю копать или воду носить – вреда будет поменьше. А в крайнем случае можно отправить копать мерзлое и воду из-под льда добывать. Но это с вредителем. А с правильным дураком что делать? Он же не виноват ни в чем и только хорошего хочет, старается изо всех сил. Вон, кровь героически проливает. И как от него увернуться?

Догадывался сержант Лавренко, что даже после войны проблем в стране и мире останется море. Но об этом придется потом думать.

Оперативная группа уже докопалась до «доджа», от сержантской помощи отказалась, намекнув, что начальство должно питанием обеспечивать.

Варил Тимофей концентрат: запас воды имелся, спереть продукты фрицы не успели. Гороховый суп, щедро сдобренный тушенкой, уже вовсю побулькивал. Кашевар одним глазом поглядывал на котел, другим – на карту. Местоположение группы было понятно, но как выбираться, чтобы на немцев не напороться? Разумнее будет к кому-то прицепиться, лучше, конечно, к танкам с десантом. Но они на север идут, а нужно наоборот.

Пообедали усиленно, сготовленного харча и двум приблудившимся связистам хватило. Тимофей не без задней мысли подкормил голодающих: дивизионная связь иной раз побольше офицеров знает об обстановке.

Посоветовались опергруппой – решили «опель-пежо» на буксир взять. «Додж» мощный, упрет, а второй грузовик, если радиатор поменять, станет вполне годный. Радиатор подобрать можно: когда с первым ремонтом возились, убедились. А расшибленные борта и корма – пустяковое дело, неспешно можно будет сделать.

Водители пошли готовить технику, негодный к механике Торчок остался. Живо помыли-прибрали посуду и продукты, и тут Павло Захарович внезапно сказал:

– Тима, я до тебя хочу служебную тайну выдать.

Тимофей удивился:

– Вот на фига мне служебная тайна, Захарыч? Ты бы сказал, как нам к Будапешту по-быстрому и безопасному выйти – вот это я понимаю.

– Отож и так выйдем. Ты, Тимофей, разумный и аккуратный. Вон как мины клал – загляденье! Возрастом сопля, а башкой – сугубо взрослый.

– Спасибо за оценку, Захарыч, но к служебной тайне то отношения не имеет. Тайны – они должны на своих местах ждать, без разглашения.

– Все верно. – Торчок помолчал. – Но нас сегодня вполне могло убить.

– Вот тайна-то! Война же.

– Тоже верно. Но если ты, Тима, живой останешься, тебе теми делами заниматься придется. Тебя, конечно, допустят, подписку возьмут. Там, – Павло Захарович показал большим пальцем вверх, на дымное сырое небо, – в людях разбираются, никуда ты не денешься, нужен будешь. И это правильно. Но я тебе обязан сказать со своей невысокой колокольни. Иначе тебе мысль живо собьют, а ты наш, местный, и должен строго отсюда смотреть. Значит, так: все дело в технике. Ее и наши сделали, и немцы. Не то чтобы машина времени, но похоже. Ты частью уже догадываться должен…

Тимофей выслушал, вопросов не задавал. Захарыч был прав