Вот она, Европа, во всем подряд жадная, кроме смерти.

Воевали сейчас у насыпи, у пакгаузов стихло. Вообще, будет тут какая подмога или так и воюй? По слухам, от соседей должны резервы подойти, должны. Или хоть авиация какая. Не 41-й же на дворе, в самом-то деле…

Наши танки подошли только в 10 часов утра. Кое-как наскребшие топлива и бэка, но на этот раз никуда не спешащие «тридцатьчетверки» с пехотой на броне. Атаковали с толком. Чуть зазевавшиеся, а может, не поверившие в угрозу немцы драпанули с опозданием. Сквозь редкий мокрый снег было видно, как танковые снаряды прошивают бронетранспортеры, как «тридцатьчетверки» нагоняют, давят гусеницами бегущих. Да, это был уже другой расклад. Загремело и севернее – там от деревни с красивым названием Дярмотка наши наносили отсекающий удар, громя отходящих фрицев. Вдали взвыли «катюши» смешивая с землей немцев, все еще пытавшихся нажимать на севшие в оборону полки 303-й стрелковой.

Но то было уже не дело опергруппы.

Первым делом пошли с Сашкой за водой. Водопровод у башни окончательно добили, бойцы снизу из трубы черпали. Но машины никто не тронул, только у «опель-пежо» добавилось дыр в борту да колесо спустило.

Напились, и Тимофей пробормотал:

– Схожу, узнаю, что и как.

* * *

Похоронили Павло Захаровича Торчка завернутым в новую плащ-палатку. Лежал ефрейтор со спокойным, как обычно щетинистым лицом: смерть была быстрой, помучиться не успел. Сразу три осколочных в спину, один насквозь прошел.

Доставая из окровавленной гимнастерки покойного удостоверение и красноармейскую книжку, Тимофей нащупал блокнот-тетрадку. Довольно хороший, в кожаном переплете, наверное, трофейный. Кровь внутрь не затекла, торчал заткнутый в специальное отделение огрызок карандаша. Листы блокнота были почти полностью заполнены рисунками – портреты, четкие, как фотографии. Нет, что там говорить, куда четче любого фотоснимка. И доходчивее. Потому что искусство.

Люди в военной форме. Без знаков различия, с пустыми погонами и петлицами. Осознанно оставлял чистое место художник. Может, потом хотел дорисовать, когда в военной тайне необходимости не будет, а может, уравнивал всех в одном звании – солдатском. Но узнать каждого с полувзгляда можно. Вот Земляков в поднятых на лоб окулярах, вот Нерода, еще без шрама. Сердитая девушка в надвинутой на лоб пилотке – судя по лямке широкой сумки, санинструктор или почтальон.

– Тонкая работа, – прошептал Сергеев. – Вот, это ж я!

– Да ладно, неужто это сам Захарыч рисовал?! – не поверил Сашка. – Да когда? Это ж надо… как это называется… позировать? А чего, я правда такой курносый?

– Не, то тебе польстил Захарыч, – пробормотал Тимофей, листая блокнот.

Чуть не пропустил. Обычное лицо, только уж совсем-совсем не прорисованные погоны задержали взгляд. Генерал Попутный… Вот как столь верно можно вечно ускользающий генеральский взгляд уловить?

– А это кто? Знакомый какой, а, Тима? – спросил Сергеев.

– Сложно сказать. Эх, Захарыч… Такое искусство – и на тебе, – вздохнул Тимофей. – Ладно, чего уж теперь.

Могила уже была отрыта. Рядом намечали широкую яму бойцы комендантской роты, но опергруппа с делом справилась быстрее: «коминтерн» и вернувшаяся «доджевская» лопата делу помогли. Рядом со стрелками будет лежать Павло Захарович. Он бы не возражал: из пехоты вышел, с пехотой лег.

Закопали, поставили на холмик колышек с прибитой дощечкой. Короткое «Ефр. Торчок П. З.» вырезалось аккуратно – не теряла рука сапожника профессиональной четкости реза.

– Давайте.

Тимофей достал пистолет. Водители подняли автоматы. Стукнул короткий залп. Сурово повернулся на беспорядок офицер, руководивший комендантскими работами. Тимофей приложил шапку к сердцу. Капитан осуждающе покачал головой, но откозырял первой советской могиле у станции.

В молчании сидели в «додже», доедали холодный кулеш. В горло мерзлое месиво лезло плохо, два глотка спирта трапезе не особо помогли. Ну, день такой.

– Спим три часа. Потом едем.

На войне мертвым сном засыпают не только мертвые. Поганое это занятие – воевать, уж настолько поганое, что и описать невозможно.

15. Декабрь. Разделенный город

Добрались благополучно, хотя и со сложностями. Недалеко от переправы попали под бомбежку, но немцы налетели слабенько и были сразу отогнаны. Больше хлопот доставляла проверка документов. Физиономия сержанта Лавренко, побитая во время боя среди проклятого щебня, порядком распухла, из телогрейки лезла клочьями вата, выглядел боец откровенно пропитым и бродячим, что вызывало закономерное подозрение – не старший, пусть малой, но колонны, а черт знает кто.

Поколебавшись, Тимофей рискнул позаимствовать среди запасной формы что-то поприличнее. Кожаный летчицкий реглан очень даже подошел. Щеголеватый сержант СМЕРШ, пусть и с пострадавшим лицом, – иное дело. Приходилось и за рулем буксируемого «опель-пежо» сидеть: дороги сугубо фронтовые, последние дни у группы выдались суровыми, выматывались водители быстро.

Ближе к Будапешту хутора и поместья в окружении голых садов пошли гуще. Дорога вела по склонам холмов, то и дело показывались новые поселки с прямыми, как по линейке выстроенными улицами, сходящимися к обязательной церкви. Начались пригороды: Мадьород, Чемер, Киштарча… Тут чуть зевнешь указатель, не туда свернешь – запутаешься.

Войск движется много: артиллерия, тылы, снова артиллерия. Тянутся навстречу колонны пленных венгров в светло-зеленых шинелях. Девушки-регулировщицы, замерзшие на нездоровом, бесснежном холоде, сердито машут на всех флажками…

Все же прибыла транспортная опергруппа в срок, пусть и не с утра, но и не припозднились. Оргар[46] – дальний пригород Пешта, – оказался довольно пуст и безлюден. Вот дальше, в самом городе, громыхало, тучей стояло дымовое облако. Штурмовали уже не первый день, и было понятно, что бои сложные. А здесь, в Оргаре, располагались тылы. Местные жители в основном поразбежались, было спокойно, полевая прачечная развешивала в голых садах бесконечные веревки с солдатским бельем – казалось, снег наконец выпал.

Тимофей сразу направился в отделение комендатуры. Оказалось, ждут, даже уже расквартировали, дом выделили. В сопровождении комендантского бойца доехали до места.

– Ночами беспокойно. Лазят, шпионят, гранаты кидают, – рассказывал автоматчик. – Будьте начеку. Глянь, дверь-то вскрыли!

Оставили Сергеева за машиной страховать, открыли кованую калитку, двинулись во двор, держа автоматы наготове.

Но из дома тут же крикнули:

– Отставить, свои!

Тимофей уже и сам понял, диверсанты вряд ли печку станут растапливать.

Вышел старший лейтенант Земляков.

– Вовремя, мы сами только-только… – Тут Земляков оценил состояние бойцов и техники. – Тима, где это вас так?

Тимофей кратко изложил суть событий, сбили с ворот замок, загнали-затащили во двор технику. Потом доложил уже обстоятельно. С Земляковым прибыли два офицера: уже хорошо знакомый капитан Жор и незнакомый старший лейтенант. Этот поджарый послушал и молча вышел с автоматом к воротам. Остальные тоже молчали.

Земляков прошелся по комнате, подсыпал угля в малопонятный очаг-полукамин и пробормотал:

– Словакия?.. Это при