таком-то проработанном маршруте?! Слов нет.

– Жаль Захарыча, – вздохнул капитан Жор. – Хороший был человек, надежный.

– Слов нет, – повторил Земляков.

– Разрешите водителям выспаться, – попросил Тимофей. – Они уже не соображают ничего, вымотались.

– Отдыхать безотлагательно. Ты тоже иди падай. Так, товарищ капитан? – глянул Земляков на старшего по званию.

– Распоряжайся, Евгений, то по вашей с Ивановым части. Я вот техническими проблемами займусь, – кивнул капитан на дымящий камин.

– Надо бы сразу радиатором заняться. И продукты там промерзли, – сказал Тимофей.

– С этим успеем. Иди спи. Или официально приказать нужно? – проворчал Земляков.

Тимофей все же вышел к машине, проверил, как накрыто имущество. Земляков и молчаливый старлей Иванов помогли занести внутрь дома продукты.

– А еще спальники жутко дымом провоняли, – сказал Тимофей, чувствуя, как даже в относительном тепле мгновенно слипаются глаза.

– Переживем. Иди спи, сказано же.

Сергеев с Сашкой уже храпели на просторном диване, завалившись в сапогах и телогрейках. Культурный Сергеев, правда, под ноги портьеру подстелил. Тимофей придвинул к стене стулья, выбрав угол, за которым камин, развернул спальник. Словацким станционным дымом, действительно, шибало крепко, да и венгерские дороги ароматов прибавили. Сапоги снимались с трудом, да и сил уже не имелось. Тимофей заполз в мешок, нащупал локтем автомат. В спальнике было сыровато, но сейчас согре…

На войне любая безопасность – относительная. Но если боец ее чувствует, то организм и сознание могут отключиться полностью. Редкая роскошь, но случается…

Просыпался сержант Лавренко вроде бы единственный раз – пришлось отодвигаться от прогревшейся стены.

Окончательно пробудился Тимофей в темноте – должно быть, уже глубокой ночью. Никто не будил, хотя наверняка дел было полно. Ну, начальства тоже хватает, надо было бы, растолкали. Хотелось пить, а еще помыться. Сворачивая спальник, Тимофей печально подумал, что о бане мечтать не приходится: в наступлении она вещь редкая, придется ждать стабилизации фронта. Видимо, уже после взятия Будапешта мыться будем.

У камина по-буржуйски обустроился Земляков: на столике стоял подсвечник с тремя свечами, переводчик обложился немецкими бумагами и изучал вражескую документацию.

– Выспался? Вовремя. Подступают насущные дела. Пей чай и будь готов.

– Так точно.

Земляков глянул поверх бумаг.

– Не выспался, что ли? Иди, еще подрыхни. До утра резерв есть.

– Да нет, выспался. А где народ?

– Машиной занимаются. А «додж» с Ивановым в Особый отдел армии укатил, там переводчика-мадьяра нам отыскали. Наливай вон чай, еще не остыл, и каша «по-горному» тоже вроде теплая еще.

Земляков углубился в чтение поганых документов. Тимофей налил чаю, наковырял себе густой каши. Пахло хорошо. На вкус…

– Ого! – не сдержался сержант Лавренко.

– Именно. Определенно, объявился у тебя конкурент по кулинарной части. Весьма талантлив по части кормления старлей Иванов, будете опытом обмениваться.

Каша была вроде обычная пшенка, понятно, что с тушенкой, но и еще что-то. Вроде орехи и сухофрукты какие-то. Надо же.

– Доедай там все, – пробормотал Земляков, отчеркивая карандашом особо нужные строки. – Завтрак тоже будет полноценный. Ну, если успеют вернуться. С хлебом, правда, пока непонятно. Эх, как Захарыч хлеб наламывал. Вот же… случай.

– Виноват. Нужно мне было следить, куда едем. Проспал, – вздохнул Тимофей.

– Сон человеку необходим. Это и с медицинской точки зрения доказано. А так все виноваты. Особенно фашисты. И глупость. Откуда этот Саламонов вообще взялся? Я точно знаю: отбирают же придирчиво. Ничего, разберемся, кто в кадрах такую непростительную ерунду нам нарисовал.

Тимофей вспомнил:

– Я у Павло Захаровича документы забирал, там еще блокнот был. Сейчас принесу.

– Доешь, принесешь. Куда уж нам с его документами торопиться.

– Так точно.

Земляков глянул искоса, но ничего не сказал.

Тимофей выпил вторую кружку, еще послаще, пошел за документами. Тут не удержался, еще раз открыл блокнот с портретами. Было понятно, что рисунки заберут и засекретят, а на себя интересно глянуть…

Молодой. Вот вообще мальчишка. Тимофей Лавренко, боец Красной армии, ощущал себя много взрослее. Наверное, это в самом начале рисовалось, когда только познакомились. Сейчас-то уже опыта больше, и вообще, уже сын растет. Хотя, конечно, глупости. Может, и не весь опыт на физиономии остается? Выглядит Тимофей Артемович вот этак юно, ну и хорошо.

Тимофей, подсвечивая садящимся фонариком, пролистнул остальные рисунки. Да, порядком бойцов по страницам прошло за недолгий век блокнота. Наверное, в пехоте не до рисунков было Торчку. А здесь характеры вон какие. Девушка… понятно кто. Действительно, красивая была эта переведенная сержантка, прямо даже, похоже, чуть приукрашенная. И с нимбом. Наверное, тогда Захарыч еще не до конца богомазные привычки изжил.

Присмотревшись, Тимофей сообразил, что никакого нимба у девушки нет. Ну какие нимбы у сержантов? Не мог Захарыч так куражиться. Просто изображена она на фоне полукруглого окна или какого-то крепостного свода. На остальных портретах фона вообще нет, вот и показалось. Хотя и подшутить мог художник, чувство юмора у Торчка имелось, пусть и своеобразное.

Тимофей выключил окончательно сдохший фонарик и вздохнул. Прямо не верилось, что хриплое «отож» больше никогда не услышишь. Когда же эта проклятая война кончится? Командировочные, наверное, знают. Хотя у них все чуть иначе, но общий-то срок войны…

Вспомнилось, как Захарыч сроки детских рождений высчитывал. Не, так нельзя: какой смысл интересоваться и выспрашивать о конце войны? Всему свое время, забегать наперед незачем. Отдавать нужно блокнот, а жаль: такой бы рисунок в рамку да на стену дома повесить. А то видели сержанта Лавренко только в отпускном, небоевом виде. Э, глупости, конечно.

– О, знакомая канцелярия, – сказал Земляков. – На Херсонесе блокнот попался, я Захарычу для писем отдал. Натуральной телячьей кожи переплет, между прочим.

– Кожа отличная, только Захарыч немного того… нарушал. Видимо, уничтожить придется.

Тимофей передал блокнот-альбом. Старший лейтенант открыл и замер. Медленно листал. Где-то на середине галереи (видимо, знакомых было много) пробормотал:

– Нет, он и нам рисовал по необходимости. С фотоаппаратом вечно что-то… Но там было добротно, правильно… здесь же совсем иное. Какой талант, а?

– Мне себя, в смысле, где я нарисован, забрать нельзя? Я же не очень секретный, а рисунки все одно ликвидировать будете, – не удержался сержант Лавренко.

– Нет, Тима, наверное, нельзя. Да и куда ты рисунок денешь? У тебя и планшетки нет, затрется мигом. Но я тебе копию сделаю. Такое вполне возможно, я полагаю. А блокнот мы уничтожать не станем. Я сдам, куда следует, а после войны пригодится.

– Вот это хорошо будет. Может, на выставку в части, на какую-то Доску почета пойдет. В смысле, меня не нужно на Доску, но там же и погибшие есть.

– Я понял. Тут, главное, сохранить, а там видно будет. Давай-ка…

Тимофей помог уложить блокнот в пакет, Земляков