Лорд Линден не присутствовал на похоронах наследника – когда привезли тело Уильяма, отца хватил удар, и он уже не вставал с постели. После похорон он потребовал к себе Джеймса, и тот не сразу признал в иссохшем остове, над которым едва вздымалось одеяло, любителя пикников и пирушек. Седые волосы не вьются, но липнут к черепу белесой пеной, левая половина лица опущена вниз, словно по ней провели горячим утюгом. Когда он говорит, в уголках рта клокочет слюна, из-за чего его речь звучит совсем уж невнятно.

– Шкатулку… открой…

Джеймс кидается к шкатулке на прикроватном столике, достает оттуда ворох бумаг, наугад читает ту, что сверху:

«Его преосвященству лорду архиепископу Йоркскому.

Милорд! Сим сообщаю Вашему Преосвященству о своем намерении принять сан священника и смиренно прошу Ваше Преосвященство распорядиться о моем рукоположении.

Имею честь оставаться покорнейшим слугой Вашего Преосвященства,

Джеймс Линден,

Линден-эбби, Йоркшир».

Как бы ни хотелось ему воскликнуть, что он ничего не понимает, он понимает все отлично. Вот рекомендательные письма от трех пасторов, подтверждающие его честный, трезвый и праведный образ жизни. Подписи – викарий Джордж Таннер, викарий Генри Фосетт, помощник священника Александр Лоуз. Он впервые видит эти фамилии.

– Я не знаю этих людей, сэр, и они тоже меня не знают.

– Стал бы я… просить тех… кто тебя знает…

– Это подлог.

Граф ловит его слово и мусолит во рту, шлепая отвисшими губами.

– Подлог… да, подлог… ты и есть подлог…

В его глазах – и заплывшем кровью правом, и полуприкрытом левом – вспыхивает такая жгучая ненависть, что странно, почему не вспыхнул балдахин кровати. Джеймс опускает голову. Он знает, что прав, что поступает по закону и по совести. Он не соответствует ни одному требованию для рукоположения. Ему двадцать лет, а минимальный возраст для вступления в священство – двадцать четыре. Такого молодого даже в дьяконы не возьмут. Он не может предоставить справку из колледжа, потому что никогда не был ни в Оксфорде, ни в Кембридже. Даже запись о его крещении выглядит странно: «Во время погружения в купель ребенок не кричал». Стало быть, не отрекся от дьявола.

– Нет, сэр, я не могу.

Скрипит кровать, снова раздается бульканье. Чтобы лорд Линден не тратил сил на угрозы, Джеймс повторяет:

– Вы оставите меня без гроша и прогоните взашей, чтобы духу моего не было на ваших землях. Я согласен, мы это обсуждали. Я уеду и никогда больше не воспользуюсь ни вашими деньгами, ни вашей фамилией.

Десятый граф Линден не гневается. Он плачет.

– Всему конец, – хрипит он. – Уйдешь… такие, как ты, не уходят… ждут, затаившись, чтобы отнять наши земли… и наших женщин… Абигайль… я знал, что она будет моей погибелью… но так ее любил… так любил, что оставил себе отродье, в котором была ее кровь… ее кровь и непонятно чья… А теперь я никогда не увижу ее… даже на Страшном суде… Я хотел защитить мир от тебя… чтобы ты стал джентльменом… членом нашего общества… но было б лучше, если б ты… если б родился уродом, если б не рос, а только плакал и ел… как в сказках… а ты… а ты был совсем как мы… или это тоже личина? а?… покажи себя, какой ты на самом деле…

На миг седая голова приподнимается над подушкой, но вновь бессильно падает.

– Это не личина, сэр. Я выгляжу так, каким вы меня видите.

– …Я же понял, что ты сделал с Уильямом… мой дорогой мальчик… его смерть не была тихой, и… покой на его челе… тоже твоя ложь… Ты уничтожил наш род, Джеймс… сначала Уильяма, потом Чарльза…

– Я не причиню Чарльзу зла.

– Вы всегда… причиняете зло… маленьким детям… и ты… ты не можешь… себя конт… ролировать… как мы… убьешь его и заберешь себе все… и Лавинию заберешь… станет блудницей, как твоя мать. Всему конец, – говорит граф, и его взгляд проясняется. – Я не стану вымаливать клятву… у выродка. Ты все равно ее не сдержишь.

И тогда Джеймсу не остается ничего иного, как дать ему эту клятву. А потом закрыть ему глаза.

Мир сжимается, как проход в подземелье, затхлый и такой узкий, что назад никак не развернуться. Двигаться можно только вперед и надеяться всю дорогу, что когда-нибудь над головой забрезжит свет, который пока что так далеко, что не видны даже отблески. Но когда глаза привыкнут к темноте, очертания этого нового мира, быть может, покажутся не такими уж страшными. А если рядом будет идти Лавиния и нести факел…

При мысли о ней он стонет, цепляясь за столбик кровати.

Лавиния.

Как ей все это объяснить? Ей придется принять полынь вместо букета роз и власяницу вместо свадебного наряда, потому что им уготовано покаяние длиною в жизнь. Лорд Линден был прав во всем. Он подменыш, кукушкино отродье, который вытолкнул из гнезда законных владельцев, а потом приготовился разорить и само гнездо. По самой своей сути он приносит людям одно лишь горе.

Лорд Линден был прав.

Все то, о чем он говорил, уже приходило Джеймсу на ум.

Стать сильнее всех. Сделать так, чтобы Лавиния никогда его не покинула. Вернуть то, что принадлежит ему по праву рождения. Потому что он тоже наследник, но иных владык. Есть среди фейри добрые создания, но зачали его не они, и не к ним убежала его мать.

Он должен остановиться.

Он не просто вывесит белый флаг, но повяжет его себе на шею, и стихарь станет ему смирительной рубашкой и удержит его от зла, в которое он погружался. Он наденет маску, которая поначалу будет холодить лицо, но врастет в него со временем. Через эту маску он не почувствует горячее дыхание Лавинии, но зато она будет рядом. Его любимая. Его женщина.

Если согласится.

Она любит его всего, человека и эльфа, но сможет ли принять его калекой, что отсек темную сторону своей души?

«Я ошибался, она не любила меня всего. Только ту часть, которую я возненавидел. Стряхнув с себя волшебство, я стал ей неинтересен. И легок был ее выбор».

– Мистер Линден!

Очнувшись, он посмотрел перед собой и не сразу увидел Агнесс, которая уже отложила рукоделие и ерзала на бархатном сиденье.

– Мы приехали, сэр, – сказала она.

Ронан выскочил из дорожного сундука, привязанного к запяткам, как только карета замедлила ход. А когда она окончательно остановилась, он уже притаился в кустах, массируя затекшие ноги и радуясь своей предусмотрительности. Спрятаться в пустом сундуке ему предложила Нест, после того как их планы внезапно изменились. Дядюшке она сказала, что захватила с собой смену платья на случай, если загостится у мистера Ханта. Вдруг особняк ей настолько приглянется, что не захочется уезжать? После таких заявлений Ронан мог без опаски отсиживаться в сундуке. Не будет ведь джентльмен шуровать в чужом белье?