– Я знал, когда был в метро, – нахмурился Мори. – Но сейчас не знаю. А вы?

– Нет, я тоже не знаю, – снова солгал Таниэль. Он прикусил губу. Ему хотелось рассказать Мори обо всем, но он понимал, что не стоит искушать судьбу или, что еще хуже, искушать самого Мори. Таниэль вздохнул.

– Послушайте, у меня есть вопрос, хотя мне и не очень хочется его задавать. Сможете ли вы забыть свой ответ, если я вас прерву и не захочу слушать дальше?

Мори сконфуженно кивнул.

– Хорошо. Вчера Юки пытался убить Ито. А я оказался поблизости, в оркестре, всего в трех футах от него и к тому же, очень кстати, мог говорить по-японски. – Таниэль замялся. – Я разговаривал с Ито. Похоже, вы ему теперь не слишком интересны, но очень скоро он может стать премьер-министром. Вы спасли меня от бомбы в Скотланд-Ярде, чтобы впоследствии я смог остановить Юки? Благодаря вам я попал в Форин-офис и выучил там японский, вы устроили так, что Салливан пригласил меня работать в своей постановке. Вы всегда говорили, что остановите Юки, если он решится на что-нибудь опасное, и вы только что сказали, что я оказался там именно для этого.

– Я приехал в Англию ради вас.

– Что?

Мори вдохнул так глубоко, что Таниэль заметил, как вздымается под рубашкой его грудь.

– Видите ли, в мире так мало людей, которые в состоянии меня выносить, а среди них еще меньше тех, кто нравится мне. Вы мой лучший друг, так было всегда. Я работал у Ито, ожидая, когда вы подрастете. Я устроил так, что вы сыграли для Салливана на пианино не потому, что хотел спасти Ито, я сделал это потому, что вы пианист. Вы спасли его, потому что смогли это сделать. Если бы не это, его спасло бы что-то еще. Это было просто… рационально. И чересчур беспечно. Я не предполагал, что вам придется это сделать.

– Ох, – мягко сказал Таниэль, посмотрев в сторону. – Как жаль, что вы не появились здесь пятью годами раньше. Вам не следовало так долго работать на Ито.

– Вы тогда еще не были моим Таниэлем. Вы еще не сформировались. И я бы вам не понравился.

Таниэль слегка улыбнулся. Так оно и было. До взрыва бомбы он был другим человеком.

– Простите меня, – сказал Мори.

– Не нужно извиняться за то, что вы сделали меня лучше. Я был… – Он помотал головой. – Если бы я не пережил взрыва в Скотланд-Ярде, я бы так и умер клерком, не став пианистом.

Мори улыбнулся, но потом отвернулся, закашлявшись.

– Вы не могли тут что-нибудь подцепить? – нахмурился Таниэль.

– Нет, тут просто холодно. Они не позволяют закрывать окна.

– Вам надо быть осторожнее, – сказал Таниэль, понимая, что ведет себя как наседка, но одновременно остро осознавая, что Мори намного старше его. Как вспышка, к нему вдруг пришло понимание, что ко времени, когда Мори будет за пятьдесят, для него все закончится: он будет одним из тех одиноких мужчин, что ранним утром прогуливаются по Гайд-парку, кормя скворцов и ни о чем не думая. Таниэль прочистил горло.

– Ладно, мне нужно идти, пока они не выставили меня силой. Я вернусь завтра утром, – он сделал паузу. – Не уходите один, дождитесь меня.

– Хорошо, – озадаченно ответил Мори.

Таниэль взглянул на сердито уставившуюся на него сестру. Он встал и пожал Мори руку.

– Спокойной ночи, Кэйта.

Мори медленно улыбнулся и кивнул.

Таниэль когда-то читал статью то ли в «Иллюстрированных лондонских новостях», то ли еще в какой-то газете с похожим шрифтом, что полное пргружение в ситуацию излечивает от страха. Это оказалось чепухой. Когда они вернулись на Филигранную улицу, Мори отказался даже подниматься на второй этаж. Вместо этого он, закутавшись в одеяло, проводил целые дни в гостиной, за чтением принадлежавшей Таниэлю и так и не прочитанной им «Анны Карениной». Он провозгласил, что русские в совершенстве владеют искусством сочинения по-настоящему скучных романов, а он перестает испытывать страх только в состоянии крайней скуки. Ему было особенно скучно, потому что он помнил, как читал окончание романа в ближайшем будущем.

За окном нескончаемо шел снег. Весь транспорт в Лондоне остановился. Таниэлю это, конечно же, доставило бы массу неудобств, но Фэншоу дал ему неделю отпуска, поэтому самым длинным маршрутом для него был поход в бакалейную лавку. Снег на земле не успевал смерзнуться и превратиться в лед, так как сверху уже падала новая порция снега и ложилась на землю пушистым покрывалом; снежки, которые лепили дети Хэйверли, рассыпаясь в воздухе, превращались в маленькие снежные вихри, и ветер гнал их вдоль Найтсбриджа.

Мастерская постепенно возвращалась к жизни. В витрине рос механический лес: ветви деревьев сгибались под тяжестью целой стаи крошечных птиц, а пол был выстлан белым коралловым мхом из Скандинавии. В паузах между главами толстовского романа Мори ходил по мастерской с корзинкой, наполненной маленькими стеклянными шарами, намагниченная поверхность которых была покрыта фосфоресцирующей пылью; он легонько подбрасывал их кверху, и они, паря, образовывали созвездия вокруг модели Солнечной системы. В один из дней рой механических искр влетел в мастерскую через кухонную дверь и сложился в фигуру в форме колбы, в которой пульсировали разнообразные оттенки желтого и оранжевого.

– Мне не хотелось признаваться, что я сам их сделал, – сказал Мори, видя заинтересованность Таниэля. – Я не мог вам раньше показать одну из них, думая, что, если я начну рассказывать незнакомому человеку, что умею делать летающие механизмы, у него возникнут сомнения, стоит ли снимать у меня комнату. Но ведь я показал вам Катцу, правда? Возможно, я сделал это не подумав. Но, так или иначе, это я их сделал, – произнес он, слегка приподнимая колбу, и потом добавил со вздохом: – Я ведь что-то забыл, не так ли?

– Нет.

– Скажите мне, что я забыл. Пожалуйста! Мне не хочется помнить будущее, обладая при этом памятью золотой рыбки, я буду вечно сомневаться в себе и своих способностях.

– Не думаю, что вы что-нибудь забыли, – соврал Таниэль. Скажи он что-то иное, и это будет звучать как обвинение, а ему этого не хотелось. Он был почти уверен, что Мори знает о том, какую роль сыграли светлячки, но знает смутно, подобно тому, как некоторые люди хранят деньги на особом банковском счету на случай неведомых непредвиденных обстоятельств. Таниэлю недавно пришло в голову, что их окружают вещи, сделанные с некой целью, но со временем утратившие свое значение. Часы с золотой цикадой были поразительными и странными одновременно, но почему Мори придал им именно такую форму? На часах Грэйс была не относящаяся к делу ласточка, а теперь еще и эта незаконченная музыкальная шкатулка в ящике стола. Вчера он наблюдал, как Мори ее разглядывал с таким видом, как будто это окаменелость, первоначальный облик которой ему неизвестен.

Мори устало поглядел в окно.

– Когда я что-нибудь забываю, то забываю и то, что я говорил или писал об этом. Это как если бы вы учили в школе французский, а потом совершенно его забыли, помня, однако, что когда-то вы понимали этот язык.