Эта концепция гораздо более совместима как с данными нейронаук и менталистской теорией семантики, так и с гипотезами эволюции языковой способности человека, более правдоподобными, чем столь популярная в определенной среде идея мутации. Даже в работах главного адепта идеи макромутации Хомского с соавторами [Hauser et al., 2002] и дискуссии вокруг нее [Pinker, Jackendoff, 2005] ясно показано, что большая часть вычислительных и сенсорных способностей разделяется нами с другими млекопитающими, и научение, в том числе языковое, несомненно включает в себя семантический компонент. По Джекендоффу, именно значение (а не синтаксические структуры) должно было быть первым генеративным компонентом, вызвавшим возникновение и дальнейшее развитие языка. В конце концов, мы живем в мире концептов, а не формальных кодов.

Человеческий язык – не просто одна из высших психических функций, а совершенно особая, видоспецифичная вычислительная способность мозга, не только дающая возможность строить и организовывать чрезвычайно сложные коммуникационные сигналы, но обеспечивать мышление – формирование гипотез о характере, структуре и законах мира, способность, обеспечивающая функционирование знаковой системы высокого ранга и символическое поведение.

Сторонники классического модулярного подхода считают, что правила универсальной грамматики, по которым построены все человеческие языки, описывают организацию языковых процедур как:

1) символические универсальные правила, действующие в режиме реального времени и базирующиеся на врожденных механизмах, запускаемых в оперативной памяти;

2) лексические и другие гештальтно представленные единицы, извлекаемые из долговременной ассоциативной памяти [Pinker, Prince, 1988; Bloom, 2002; Ullman, 2004].

Сторонники противоположного взгляда считают, что все процессы основываются на работе ассоциативной памяти и мы имеем дело с постоянной сложной перестройкой всей нейронной сети, также происходящей по правилам, но иным, и гораздо более трудно формализуемым [Rumelhart, McClelland, 1986; Plunkett, Marchman, 1993]. Возможны и не совпадающие ни с одним из этих подходов гипотезы [Gor, Chernigovskaya, 2001; Черниговская 2004a, 2004b; Chernigovskaya, 2005]. Механизмы, обеспечивающие язык и другие высшие функции, рассматриваются на протяжении всей истории изучения то в рамках локализиционистской, то холистической моделей. В настоящее время, несмотря на огромный накопленный за эти годы надежный фактический материал, ситуация мало прояснилась и вышеупомянутые парадигмы продолжают сосуществовать или чередоваться.

П. К. Анохин [Анохин, 1978] и Д. Хебб [Hebb, 1949] предложили модели, примиряющие локализационистский и холистический взгляды на мозговое обеспечение высших когнитивных функций, хорошо подходящие для описания распределенности по мозгу языковых процедур: клеточные ансамбли вполне определенной топографии могут организовываться в нейробиологические объединения для формирования когнитивных единиц типа слов или гештальтов иного рода, например зрительных образов. Такой взгляд кардинально отличается от локализационистского подхода, так как подразумевает, что нейроны из разных областей коры могут быть одновременно объединены в общий функциональный блок. Он отличается и от холистического подхода, так как отрицает распределение всех функций по всему мозгу, но подчеркивает принципиальную динамичность механизма, постоянную переорганизацию всего паттерна в зависимости от когнитивной задачи. Это значит, что мы имеем дело с тонко настраивающимся оркестром, местоположение дирижера которого неизвестно и нестабильно, а возможно и не заполнено вообще, так как оркестр самоорганизуется с учетом множества факторов [Pulvermuller, 1999; Pulvermuller, Mohr, 1996] и настраивается на доминанту [Ухтомский, 2002].

Об этом косвенно говорят и данные о распределении энграмм в памяти: один и тот же когнитивный объект оказывается компонентом сразу нескольких ассоциативных множеств – и по оси сенсорных модальностей, и по осям разного рода парадигматических и синтагматических связей. Речь идет также о волне возбуждения, циркулирующей и реверберирующей по разным петлям нейронного ансамбля, которая в нейрофизиологических терминах может быть описана как пространственно-временной паттерн активности, охватывающий многие нейроны, и не только неокортекса. Необходимо заметить, что и сами функционально возникающие и когнитивно обусловленные ансамбли имеют иерархическую организацию, то есть могут быть подмножествами других. Допущение такой организации необходимо для объяснения структуры соответствующих семантических репрезентаций, в частности языковых. Нечего и говорить, что мы не представляем себе вычислительных операций, обеспечивающих такие процессы.

К чему же мы пришли в результате такого краткого обзора положения дел? К констатации факта несводимости знаний, не отличающихся непротиворечивостью даже и в своей области, в единое представление о когнитивных процессах. Круг замкнулся, чего и следовало ожидать.

Вспомним, однако, слова Л. С. Берга: «Наука полезна прежде всего вовсе не содержанием тех фактов, которые она трактует, а своим методом, то есть тем способом, каким она классифицирует факты» [Берг, 1922]. Вполне когнитивистское замечание.

Каждое существо живет в своем мире, Umwelt [Uexküll, 1928], адаптированном к собственным нуждам и среде. Восприятие физического мира зависит от характеристик сенсорных систем, это окна и двери, через которые мы получаем информацию. Но даже пройдя их, она не перестает быть диффузной и размытой: это всего лишь химические, механические и световые волны разного рода, которые должны быть классифицированы и, более того, категоризованы в соответствии с ограничениями данного биологического вида.

Имманул Кант [Kant, 1800] делит ощущения на sensus vagus (тепло или холод, тревога, надежда, трепет, страх…) vs. sensus fixus (organsinne): три из последних – tactus, visus, auditus – скорее объективны, чем субъективны, то есть служат для восприятия и осмысления внешних объектов; два – gustus, olfactus – скорее субъективны и служат для удовольствия, а не для понимания. Именно поэтому, согласно Канту, по поводу первых гораздо больше согласия, чем по поводу вторых, и это касается не только эмпирического восприятия, но и номинации. Зрение он считает самым «благородным», наряду с тактильными и слуховыми ощущениями, тогда как химические (pica) – вкус и, особенно, запах – относит к низким чувствам, признавая, однако, что они помогают нам разбудить внимание и справиться с монотонностью и скукой мыслительной деятельности. Людей Кант делит на sensibilitas sthenica vs. sensibilitas asthenica.

К этому я бы добавила, что вкусы и зрительные образы гораздо менее угрожают нашей свободе, чем несравнимо более агрессивные звуки и запахи, так как мы можем оказаться вовлечены в совместное восприятие помимо своей воли.