Поблизости находился только «Пузырек» с его плотно зашторенными окнами. Этот бар частенько менял название. (Оно служило вехой во времени, позволяя определять возраст обитателей Маунтджоя. Тем, кому за тридцать, он помнился «Пузырьком», «На горе», «У Бена» и «Причудами». Новоприбывшие звали его баром «Зеро», а самые древние старожилы когда-то лакомились здесь пирожными и отправляли письма.) «Пузырек» пользовался плохой репутацией. Поговаривали о наркотиках. Выпивохи в нем не знали никакой меры. И почти каждый вечер единственная местная знаменитость вываливалась из него с бледно-лиловым лицом и сливового цвета носом. (Этот человек — «национальное достояние», красавец актер — тридцать лет практиковался в трагических жестах, исполняя роли Антония, Брута и Отелло в театре, а затем полицейских, врачей и фермеров — в телефильмах. В нынешний четверг вечером он играл разгневанного короля Лира на улице, подхваченный под руки двумя неулыбчивыми телепродюсерами, которые стремились во что бы то ни стало доставить его трезвым из «Пузырька» на съемки мыльной оперы.)

Как и большинство обитателей Маунтджоя, Алекс в «Пузырьке» никогда не бывал и не имел представления, как он выглядит внутри, — снаружи его вывеска судорожно вспыхивала и гасла, причем с каждой пульсацией дефекты изображения менялись: то пропадала ножка у бокала, то исчезали поднимающиеся в нем розовые пузырьки, то переставала светиться красная вишенка. Открывая дверь, Алекс больше ничего не знал. Внутри стояла тьма. На улице было пять часов вечера, а в «Пузырьке» — вечная ночь. В полумраке двигались четыре или пять тел. Музыки не было. Под потолком вращался зеркальный шар, разбрасывая по стенам миллионы тоненьких лучиков, которые тщетно искали танцоров, посыпанных дустом еще двадцать лет назад. На стене кто-то попытался написать красками пляж с крошечной шоколадной красоткой топлесс. Не в силах хорошо изобразить ноги, художник ограничился легким наброском. Восемь широких пальмовых листьев были украшены золотистыми блестками, которых, к сожалению, осталось совсем немного. Нишу для диджея в другой стене в это время закрывала штора. Имелись признаки бара и бармена. Алекс подошел к ним и взялся за дело.

Кто первым придумал пить по алфавиту? Алекс, входя в «Пузырек», такого намерения не имел. Он просто хотел пропустить рюмашку, или рюмашку-другую, или пару-тройку рюмашек. Однако после пятого наперстка виски эта мысль стала все сильнее им овладевать. А Рой, то есть бармен, ответственный за происходящее, плечами не пожимал и нехотя жестом ничего не показывал. Увы, нет.

Рой сказал:

— Попытай счастья, сынок.

А ирландец Томми, пузатый, словно на сносях, — с его подачи, скорее всего, это и началось, — Томми подначил:

— Ставлю двадцатку, что ты киксанешь на полпути.

Это был вызов. А когда человек под мухой, он принимает вызовы так же легко, как дышит.

Начало поединку положила рюмка абсента. Глаза Алекса заволокло красной пеленой, и он не вполне успешно пытался поговорить о знаменитых художниках и их взаимоотношениях с абсентом.

— Понимаешь, Рой, в известном смысле искусство и абсент взаимо… взаимно… связаны. Да? Вместе с ним приходит Муза, он такой зажигательный…

— Нажраться абсентом до поросячьего визга они любят — вот и вся зажигательность.

Бренди и вермут пролетели легкокрылыми пташками.

Рой был стреляный воробей, и у него возникли сомнения по поводу платежеспособности Алекса. Заглянув к нему в бумажник, бармен сокрушенно покачал головой.

Через несколько минут на улице Алекс маялся в очереди к банкомату. Штормило. От избытка света — а еще не начало смеркаться — его ноги подкосились, и он упал. Стоявшие рядом женщины — мать и дочка — выразительно закивали друг другу. Так или иначе, в «Пузырек» он все же вернулся — еле волоча ноги, но при деньгах — и шмякнул пачку банкнот на стойку.

Рой после этого шлепка ощутил прилив вдохновения:

— «Г»… — протянул он. — «Г», Фил? Ничего в голову не приходит на букву «г»?

Фил — старикан в кожаной куртке, с очками на цепочке, перекинутой через шею, не спеша отошел от игрового автомата в углу, выглянул за дверь на улицу, где скучало его немытое такси, и только после этого направился к бару.

— «Г»? Не, ничего не приходит в голову. Не помню на «г».

— Глинтвейн, — выдал Алекс и ударил кулаком себе в ладонь.

«Д» отняло заметно меньше времени: проблему решил банальный джин, а потом свой фирменный е-жевичный коктейль приготовил Томми, который ради этого лихо перемахнул стойку бара, неожиданно показав себя недурным атлетом.

После «е» почтенное общество позволило себе сделать паузу.

— «Ж»… — начал Фил, словно разгадывая кроссворд.

Жженка устроила всех.

На букву «з» нашелся сорт германского пива.

— «И»… Что-нибудь такое игристое. Или искристое, — предложил Рой.

Но сошлись на ирландском виски, согревающем горло, как теплый воск.

У коньяка конкурентов не нашлось. Ликер и мадера проследовали без задержки. Но потом возникла заминка. Томми, который все время пил виски, рюмка за рюмкой, вслед за Алексом, завел речь об этих проклятых евреях, которые везде суют свой нос. Алекс попытался заткнуть ему рот хорошим хуком, но промахнулся и некоторое время пребывал на полу, скептически отзываясь о католицизме Томми. Энергичный обмен мнениями привел к сближению позиций: Томми признал, что хуже долбаных монахов никого на свете нет, а сильнее всего он ненавидит самого Бога. Рей произнес короткую речь о пользе терпимости («Все это чушь собачья, то есть на самом деле»), а Томми угостил Алекса ирландским виски, а потом тем же виски Алекс угостил Томми. После этого в бар вошла женщина лет сорока с хвостиком, не сказать чтобы в теле, но все было при ней, и (как говорил актер Спенсер Трейси о своей любимой) отборное, штучный товар. Стрижка претендовала на то, чтобы войти в историю, а многочисленные одежки из застиранного денима плотно облегали тело. Она показалась Алексу длинным голубым фломастером, на который надели не тот (желтый) колпачок.

— Эт-т-т… — пробормотал Алекс и скакнул в туалетную комнату, чтобы привести себя в респектабельный вид. Вернулся он с мокрыми волосами, похожий на Григория Распутина.

Женщина встала за стойку бара.

— Стелла — Алекс. Алекс — Стелла, — представил их друг другу Рой, пока Стелла со скорбным видом вытирала стакан, словно впереди их было еще четыре тысячи девятьсот девяносто девять. — Пришла помочь — сейчас народ повалит.

Через полчаса «повалил народ» — четверо мужчин из тотализатора напротив. У Алекса после их появления еще сильнее потеплело на душе, тем более что Стелла поставила перед ним портвейн, ром и таинственный напиток под названием «Санта-Мария».

— Ну, чего вам? — спросила Стелла.

Этот безусловно заслуживающий внимания вопрос, однако, не встретил у присутствующих понимания и желания ответить.

— То есть, — пояснила Стелла, опершись на острый розовый локоток, — чего вы сразу домой не отправились?