Шрифт:
Интервал:
Закладка:
1
Позвонили в дверь. Алекс на карачках сполз с лестницы. Буквально на карачках — вниз по ступенькам. Ведь голова такая тяжелая! Еще утянет за собой… Даже просто стоять у него не получалось, еле-еле на колени поднялся и заскользил вниз. Стоя на четырех точках, протянул одну руку, чтобы открыть дверь.
— С добрым утречком! — сказал Марвин.
— Марвин. — Алекс начал подниматься.
— Как там в Нью-Йорке?
— Большой. Утомляет.
— Ты весь как выжатый лимон.
— Спал на полу.
— Эге-ге-ге. — Марвин достал свой блокнот.
Где-то птичка пропела первые ноты из песенки Фатса Уоллера «Я не так уж плох». Солнце с улицы слепило глаза. В последнее время сентиментальность вышла из моды, и первым днем весны никто не восторгался. Но на этот раз все было по-другому. Весна словно пришла к самому Алексу. Вместе с ярким солнышком пришло предчувствие близкой Пасхи — и еврейской, и христианской, и вот-вот наступит долгий ленивый уик-энд, когда можно валяться на диване и до одури смотреть видик. Когда светит такое солнце, жизнь прекрасна и удивительна!
— Тандем? — окликнул его Марвин и вслед за Алексом посмотрел на лазурное небо.
— Хм-м-м?
— Будешь что-нибудь заказывать или как?
— Ну и денек! Разгулялась погодка!
— У нас каждый день так.
— Марвин, чем ты хочешь заниматься? — прохрипел Алекс и выкашлял чуть ли не лягушку.
— Чего-чего?
— Ну, кроме разноски молока. То есть чем ты хочешь вообще заниматься?
Марвин деланно простонал, как замученный нерадивыми студиозусами профессор, и хлопнул себя ладонью по лбу:
— Слушай сюда. Дурацкий твой вопрос — вот что. Мне и так фартит. Что будет, то будет. И все дела. Йогурт?
— Нет-нет… Немного молока.
Марвин недовольно хмыкнул и упер руки в бедра:
— Я, это, видел тебя в газете. Не хотел даже вспоминать, потому что все это меня не колышет. Своих тараканов хватает. Если все куда-то ломанулись, меня не трогает. Это наших дружбанов-негрипопусов жаба душит, чуть что у кого увидят. А я по жизни не такой. Но должен тебе заметить вот что. Сильно надеюсь, что планка твоих заказов подымется. И дело не в том, что ситуация изменилась. Хотя все равно в любом случае было бы кстати. — Марвин помрачнел. — Торговля есть торговля, брателло. Короче, я теперь с тобой церемониться не буду. Сам пойми: ну как не подсуетиться при таких твоих делах?
Алекс посмотрел на тележку Марвина за его спиной:
— Мне нужно будет по упаковке каждого молочного коктейля, несколько йогуртов, того странного итальянского сыра, который ты втюхивал мне в прошлый раз. Ну и еще, что, по-твоему, мне должно понравиться.
Марвин присвистнул:
— Вот это я понимаю! Возвращение блудного сына.
И он удалился по дорожке, прищелкивая пальцами.
Когда Алекс через несколько минут вернулся в дом с картонной коробкой, полной кисломолочных продуктов, перед ним забрезжил лучик надежды. Он толканул дверь за собой локтем. В коридоре стояла Эстер. В шелковом китайском халате нараспашку, всегда ждавшем ее здесь. Однако она тут же запахнула его полы да еще скрестила руки на груди.
— Вот ты где! — Он двинулся к ней, но она шагнула назад. У нее всегда все было написано на лице, и сейчас оно выдавало боль. Алекс кивнул на коробку: — Я сейчас, только вот ее положу.
Он прошел на кухню и положил картонку на стол. Когда обернулся, у дверей стояли уже две женщины.
— Как ты меня достал! — воскликнула Эстер. — Просто зла на тебя не хватает. Но сильнее всего я устала… Просто устала. Ты должен меня выслушать. И не перебивай, пока я не скажу все до конца. — Любимое Алексово угугуканье она сразу оборвала решительным жестом. — Полагаю, сначала тебе надо выслушать Китти. О’кей?
— Доброе утро, Алекс, — спокойно поздоровалась Китти. Она единственная из них троих была одета подобающим образом.
Алекс снова завел свое «у-уг», но Эстер сердито затрясла головой.
— Знаешь, с чего у меня началось сегодняшнее утро? — Китти развернула газету. — Я встала рано и чуть не наступила на тебя. А потом спустилась вниз и подняла с ковра эту газету. И прочитала свой собственный некролог. — Она слегка улыбнулась. — Веселенькое начало дня, не правда ли?
— Китти, я…
— И там среди всего прочего говорится, что в конце моей карьеры у меня начались легкие странности. Буквально сказано следующее: «От ее любви к кино осталось лишь непреодолимое влечение к коллекционерам, для которых ее автографы обладали особой притягательностью». Ну просто замечательно сказано! Вся моя жизнь втиснута в одну-единственную фразу.
— О, Китти, прости меня. Я перед тобой виноват. Мне показалось, это всего на один день и имеет смысл…
— Тут еще говорится, — Китти смахнула слезу, — что, будучи от природы талантливой, я легкомысленно растранжирила свой дар… и там перечислены всевозможные мои пороки. И дальше… где это… вот: «В Голливуде ее запомнили не столько по фильмам, в которых она снималась, сколько по тому, с кем из знаменитостей она спала». Даже глупо из-за этого расстраиваться. — Теперь она закрыла глаза обеими руками, а газета упала на пол. — Вот до чего дожила! Никогда не равняла себя с Джоан Кроуфорд, понимаешь? Но такое ты можешь себе вообразить? А? Можешь?
Алекс открыл рот и тут же закрыл его снова.
— Но нестерпимее всего, — продолжила Китти, — что вся эта грязь вылита на меня моим, так сказать, другом. Представляешь? — Газета полетела в сторону. — Человек всегда надеется, что другие люди будут думать о нем лучше, чем он сам о себе.
— Прошу у тебя прощения, — медленно проговорил Алекс. — Это все, что я могу для тебя сейчас сделать.
Китти кивнула. Эстер попыталась ее приобнять, но Китти выскользнула из-под ее руки и, в упор посмотрев на Алекса, шагнула к нему:
— Это непорядочно с твоей стороны.
— Я говорила, что это ужасная идея, — пылко поддержала ее Эстер. — Ничего хуже нельзя было выдумать.
— И в том числе непорядочно по отношению ко мне. — Китти говорила с ним как с напроказившим мальчишкой.
— Совершенно непорядочно, — яростно поправила ее Эстер и тут же (как сразу сообразил Алекс) перевела стрелки. — Эти деньги надо вернуть немедленно.
— О, одну минутку, пожалуйста, — с легким недовольством произнесла Китти и пальчиком опустила воздетую вверх руку Эстер. — Не будем здесь сейчас устраивать сумасшедший дом.